– А кто был?
– Председатель совета и председатели колхозов. Эх, что тут было!
– Что? Ругались, спорили?
– Ругаться не ругались, а спорили сильно, чуть не до драки.
– О чем?
– Да все насчет скота. Дядько Яков Кульвальчук воевал. Кричал, что колхозный скот не надо отправлять в тыл, а раздать по домам.
– Вон чего захотел… – промолвил учитель. – Ну, ну?
– Говорит, что скот здесь целее будет.
– Вон как, – с усмешкой сказал Платонов.
– Вы сами-то откуда так поздно? – спросил Осарчук.
– Да проводил Зинаиду Ильиничну с Леночкой и бабушку. А в селе как дела?
– Кое-кто уехал сегодня, некоторые собираются в отъезд.
– Карп Данилович не уехал, не знаешь?
– Еще нет. Я видел его сегодня.
– Хорошо. Так ты, Осарчук, пока будешь здесь?
– До смены. Меня сменит Ваня Беспалов аж утром.
– Поста не покидать, хлопцы. Помните, вы все равно что на передовой.
– Понимаю, Григорий Иванович. Все будет в порядке.
– Если кто придет, скажи, чтобы не уходили, пока я не вернусь. Есть важные дела, очень важные. Так и передай.
– Есть!
– Я через два часа буду здесь.
Платонов направился прямо в школу, на свою квартиру, где он жил все годы, работая в Цебриково…
Цебриканская средняя школа была почти в центре села. Ее два небольших кирпичных здания, всегда сверкающие снежной белизной, тонули в зелени сада, зарослях акации и сирени. С улицы, с фасадной стороны, словно охраняя покой школы, строго стояла шеренга высоченных пирамидальных тополей. Эти серебристые великаны были видны отовсюду за несколько километров. В промежутке между двумя школьными корпусами была воздвигнута деревянная арка, на своде которой красовались сплетенные из хвойных веток слова: «Добро пожаловать». Эта гостеприимная надпись возобновлялась ежегодно перед началом школьных занятий. С задней стороны школы находился просторный двор с погребом и сараем, в котором хранились и съестные припасы, и инвентарь, и даже топливо. За этими служебными постройками без какой-либо изгороди простирался большой фруктовый сад – детище школы и гордость ее. Со всех трех внешних сторон вместо забора сад был окружен зарослями малины, черной смородины и крыжовника. Дальше за садом уходила на север ровная степь без балок и холмов. Это были поля трех колхозов Цебриканского сельсовета.
Платонов вошел во двор. Некоторое время он стоял, прислушиваясь. В селе было тихо. В просветах между рядами фруктовых деревьев на северо-западе метались по черному небу багровые вспышки, и до слуха доносился глухой гул орудийного боя.
– Вот она, война, движется сюда!
Учитель тихонько обошел двор, как бы желая удостовериться, что кроме него никого здесь нет, и направился к квартире. Он нашел ключ на крыльце под ковриком, на том месте, где прятали его все домашние, и открыл дверь.
Чем-то тоскливым повеяло на него из темноты опустевшего гнезда. Из предосторожности он тщательно проверил, плотно ли закрыты ставни, и зажег спичку. Огонек пламени задрожал, шатая на стене непомерно огромную уродливую тень.
Чтобы окинуть взглядом всю комнату, Платонов поднял спичку над головой. Тень скользнула вниз по стене, упала под ноги, и сразу стало видно и пустой шкаф в углу с распахнутой настежь дверцей, и маленькую разоренную кроватку дочурки, и разбросанные по полу вещи, и кипы школьных тетрадей на подоконниках.
Спичка обожгла пальцы и погасла. Учитель не хотел зажигать вторую, но вдруг вспомнил, что дочурка Леночка оставила здесь алую ленту, которую вплетала в косичку. Он вспомнил ее неутешный плач, в три ручья слезы, и пообещал, что вернется и непременно найдет.
