Я перетянула руку полотенцем, и через пару минут кровь остановилась. В школу я ходила в кофте с длинным рукавом, чтобы Е.Б. не заметила свежих порезов. И три дня подряд я резала вены; становилось лучше, мне так казалось. А Влад каждый день стоял под окном с цветами и подарками, а я выходила и сжигала их. Три дня я мучила его, а он просил разговора, хотел извиниться, но мне было тошно даже видеть его, не то, что слушать. Была ли депрессия? Да, наверное, была, но я ощущала что-то другое, не переживание или боль, предательство… нет, просто все было настолько запущено, что я больше не понимала, что происходит. Я вообще не видела себя, не была собой, и было страшно от того, что я стала бездушной и холодной. Для меня убить ничего не значило теперь. Мне хотелось крови, я жаждала этой битвы, я не могла жить без огня… Я стала пламенем.
А Влад все не унимался и пытался со мной поговорить. Я шла по коридору, когда услышала его голос, раздающийся по всей школе. Он говорил по громкой связи, по школьному, так сказать, радио.
– Адриана, я такой мерзавец, глупец и придурок полный. И моему поступку нет оправдания, и я не достоин прощения, но я прошу – выслушай меня. Дай мне сказать. Я знаю, что причинил тебе боль, и ты не хочешь ни видеть, ни слышать меня… Но прошу, минуту, дай мне одну минуту, чтобы хотя попытаться как-то исправить свою ошибку.
Я поднялась в кабинет, где стояла аппаратура и встала напротив Влада.
– Спасибо, – он убрал микрофон и привстал.
– Сиди, не утруждайся, да и микрофон не убирай, все и так знают о нас, и о Еве… Слухи в школе быстро распространяются.
– Мне жаль.
– Жаль? А ну тогда это меняет дело, – съехидничала я. – Обидно, что Ева. Знаменитость? Да она никому не нужна. Даже парень, который ей нравится, уже три дня ползает за мной и просит прощения, а мать вообще готова была уйти. У нее куча подписчиков и тысячи лайков под фото, но, по сути, она одинока и прекрасно это понимает. И пусть после этих слов все посчитают меня сукой и стервой, но вы знаете, что я сказала правду. Месть? Лучше… правда… она бьет больнее измены и всего остального. Правда чаще всего жестока, именно поэтому мы не говорим ее. А ты, Владик, ты урод, я любила тебя, а ты изменил мне, да еще с кем, – я нажала на кнопку и выключила громкую связь. – Ты разбил мне сердце, ты причинил мне боль, и цветы этого не изменят.
– У меня есть шанс все исправить? Могу ли я надеяться на то, что ты сможешь меня простить?
– Надежда всегда умирает последней, – ответила я и ушла.
– Я не перестану просить прощения, я буду доказывать, что мне можно верить, я сделаю все, чтобы вернуть тебя.
– Мило, вот только словам я больше не верю.
Я наткнулась на Еву, когда заходила к Е.Б., а она оттуда как раз выходила.
– Ну ты и сука! – сказала она мне.
– Я? Ни с кем не спутала?
– Хочешь войны?
– Ев, у меня сейчас проблем по горло, не до тебя, правда, – я закатила глаза и закончила этот неприятный полуминутный разговор. – Ты и сама знаешь, что он меня любит.
– Да, но ты ему не даешь, вот он и ходит «налево».
– Ты себя слышишь? Ты только что сказала, что ты доступная, так в чем же я оказалась не права? – Я говорила эмоционально, даже размахивала руками для убедительности, но само общение с ней мне было неприятно, ее общество, ее голос, внешность…
Все-таки я безумно ревновала ее к Владу, и так хотелось ее ударить, но не могла, я и так наговорила многое, и даже было сложно представить, каково ее матери, которая должна принять сторону дочери, а с другой стороны, ее дочь и правда оказалась не такой уж и хорошей девочкой, а еще и я. Это была непростая ситуация для всех нас.
