До того дня меня никогда и никто не бил. Ни отец, ни кто-либо ещё. Думаю, момент, когда тебя впервые бьют, пронизывает память человека острой иглой, оставляя свой след глубоко в коре головного мозга, глубоко в черепной коробке.
Ощущения были крайне необычными. Я думал, что лицо при ударе пронизывает боль, но это не так. На самом деле боли нет. Чувство такое, будто всё лицо обработано анестезией. Но это я заметил только после. Первым замеченным было чувство всевластия. Такое чувство, как будто я прикоснулся к какому-то недосягаемому источнику силы, как будто я уже вышел за лимиты дозволенного своим телом, за лимиты дозволенного природой. Чувство таково, словно я способен на всё, все горы и моря по колено. Такой прилив адреналина я никогда не ощущал. Кровь била в висках, а мысли точно упорхнули из головы с скоростью колибри, оставив во всём моем теле лишь нечто первобытное.
Думается, если бы этот удар причинил мне боль, что явно бы мне не понравилось (хотя кто знает, может, порционная боль способна принести удовольствие), то я бы тут же набросился на него, не раздумывая, ведь, как писалось ранее, во мне не осталось мыслей, их заменили рефлексы и глухой звук собственного бьющегося сердца, назойливо звучащий в ушах. Думаю, если бы я набросился на него, то моё поведение было бы похоже на поведение дикой собаки. Я бы наверняка кусался и пытался выцарапать глаза. Но удар не только не принёс мне боли, но и доставил своего рода удовольствие. Мне хотелось в максимально насмешливой форме показать это отцу. Я засмеялся во всё горло, смотря прямо ему в лицо. Кажется, он заметно перепугался, потому что сперва простоял немного как вкопанный, а затем быстрым шагом удалился из комнаты. Я же остался смеяться. Собственный смех в одинокой комнате казался мне каким-то чужим.
Страх огня был мнимым недоразумением, своеобразным триггером моего сознания, взявшимся из ниоткуда. Настоящим страхом был страх отца. Я боялся не огня, огонь был лишь инструментом, лишь атрибутом психологического насилия. Я боялся отца, использовавшего этот инструмент в таких целях.
Через некоторое время я пришёл к выводу о том, что вампиры существуют. Это такой типаж людей. Энергетические вампиры. Они питаются эмоциями людей. Отец был таковым, поглощал мою боль, горе и страх, а «творение искусства» было лишь красивой обёрткой, лишь тем, что скрывало суть. Наверное, Даниэль сам этого не понимал.
Во всяком случае, я не только перестал бояться отца, но и полюбил огонь. Теперь мне нравился процесс горения. Когда отца не было дома, я часто поджигал бумагу спичками в ванной комнате, смотрел, как разгоралось яркое, красивое пламя. По каким-то причинам я начал видеть в огне что-то сакральное. Думаю, это произошло потому, что огонь теперь ясно виделся мне орудием теракта души, а не самим терактом. Его грубо использовали как инструмент для получения негативных эмоций. Всю жизнь я был несправедлив, когда боялся его. Это равносильно тому, чтобы бояться лезвий, прикреплённых к перчатке в виде когтей, но не бояться Фредди Крюгера. Поэтому моё сознание как бы компенсировало былую ненависть последующей любовью.
Впрочем, сама суть огня также меня завораживала. Огонь – один из самых древних объектов, который люди используют и по сей день. Люди издавна использовали огонь в своих целях. Было в огне что-то дикое и первобытное, но одновременно с тем что-то подлинное, истинное.
