– Вроде как диктатор в тоталитарной стране. – Пробормотал он.
– Рада, что ты приходишь в себя. Но при папе такого не повторяй. В честь леану назван самый жаркий месяц лета.
– Мне кажется, – подбирая слова, сказал он, – что я видел что-то… какое-то изображение…
– На старой фреске. Куча докторских. Куча умных слов. Если отжать смысл, то наши предки были наивные дураки, которые изображали на стенах то, чего не существует.
– Мне показалось, что я видел…
– Арфу. Ну, что-то вроде. Винус часто дёргает струны, до тех пор, пока те двое не велят выключить свет.
Он хотел ещё что-то сказать. Она подождала.
– «Знаешь, Нин», – сказала она, – «что меня поразило больше всего?»
Энлиль подавил вздох.
– Хорошо, – сказал он. – Да. Я для тебя открытая книга. Но ты помни, что это взаимно.
– Я буду осторожнее.
– Чёрные волосы.
Она поощрительно кивнула.
– Все так говорят. Это кажется невероятным, верно? Когда мы с Энки… когда мы впервые увидели одного из них… это было довольно давно, меня больше всего поразила чёрная грива.
– Они будто мы… с чёрными волосами.
Нин оборвала его:
– Вот этого не надо. Это умные животные. Леану. Нет, я тебя не отпускала. Здесь я командор.
И она, не оглядываясь, ушла. Он, без колебаний последовав за ней, свернул за угол.
По дороге он обращал внимание на двери без надписей. К одной кто-то прилепил детскую липучку с изображением ДНК из двух змей – хохочущей и мрачной.
В глубине коридора вопросительно приоткрылась другая, и Энлиль увидел за плечом выглянувшей фрейлины бесчисленное множество стеклянных передвижных шкафов, заполненных до отказа каким-то образцами.
Другую, чёрную дверь, храбрый командор, упрямо остановившись, тронул сам. Нин вернулась и резко открыла её. Энлиль секунду смотрел – сначала он сильно вздрогнул – потом опустив голову, попятился.
– Закрыть тебе глаза локтем?
Он на ехидство не ответил и покорно потащился следом, приберегая высказывания, как поняла Нин, на сладкое.
Раскрашенная цветами дверь, двустворчатая и до того несоответствующая тому, что он ожидал здесь увидеть, дрогнула. Одна створка шелохнулась и отодвинулась. Дверь, совсем лёгкая, была рассчитана на то, чтобы открываться от слабого прикосновения.
Такое прикосновение и открыло её. Он постарался не смотреть, но посмотрел, хотел отвернуться, но шагнул к двери. Он ведь был очень мужественный аннунак.
Это и подумала Нин, вернувшаяся из боковой комнаты.
– Детская. – С неожиданной, но уже не казавшейся Энлилю неуместной, улыбкой сказала, упреждая его невысказанный протест.
Снизу, не сразу попав в поле зрения, на Энлиля кто-то смотрел. И он взглянул.
Прелестнейшее создание увидел он.
Он не мог ничего сказать, он онемел, слушая странные звуки и уже с окаменевшим чувством изумления, которое как будто уже многие годы жило в нём, глядел, как орава таких вот существ, отличавшихся друг от друга, как аннунаки, вырвалась в открытую на две створки дверь.
Он заглянул в комнату. Она опустела. Нет. Одно маленькое созданьице, крупнее прочих, продолжало, не обращая внимания на всеобщий ажиотаж, сидеть там, где его застал приход гостей.
Все они совершенно явно обрадовались Нин. Их щебетанье, доверчивые крошечные руки, взгляды больших глаз вызвали в сознании Энлиля глупое выражение из государственного набора вранья – цветы жизни. Так говорили о детях.
Одно из них прыгнуло Нин на руки, и она подхватила его под задние лапки, хвост собственнически обвился вокруг предплечья Нин.
