– Виноват.… Провонял весь, к чертям. Недаром этот Господин Холодные Обливания всё норовил встать с подветренной стороны.
Он рассмеялся. И вдруг – Нин с изумлением заметила – совершенно успокоился. Обычный перепад настроения! Но как это тяжело… Она-то сама вся горела от происшедшего, её колотило. Она думала только об одном – заметил Энки что-нибудь странное в её движениях, взгляде или что там ещё выдаёт сложности внутреннего мира? Пока Энки был в раздрае, в десяти метрах над землёй, разгорячённый и пускал обжигающую струю пара из носика – вряд ли он мог заметить что-нибудь, не относящееся к его великим обидам.
А сейчас, ясноглазый и весь распахнутый, как старинные ставни, успокоенный, как клён после освежающей бури, он даже с лёгким недоумением посмотрел – мол, ты что? Гневная бледность была смыта очищающей волной. Смуглый и улыбающийся, он посмотрел на сестру и бросил:
– Хорошо я ему сахарницу протряхнул? А?
Он подбоченился и, заметив, что выглядит не вполне элегантно, принялся сосредоточенно запихивать рубаху под ремень. Он даже не подумал отвернуться, отойти.
Нин рассматривала местечко, куда её завела страстная пробежка Энки. Холмы здесь оживали в тайных омовениях подземных источников и благодетельных дуновениях сладкого морского ветра. Вдруг его рука легла на её плечо. Нин и раньше воздавала должное пользе хорошего воспитания, которое, по её мнению, заключалось в сдержанности и умении выбирать форму для выражения чувств – а в эту секунду она готова была бы неумеренно расцеловать маму и тётю Эри и преподавателей закрытой школы, внушивших ей эти спасительные правила.
Нин не обернулась, потом с лёгким холодком, вздёрнув бровь, посмотрела на пальцы Энки и сказала:
– Милый брат.
Он тут же извинился.
– У меня всё в голове вертится. Я и забыл, что вы с Энлилем такие чванливые и не любите родственных прикосновений.
Он сунул ей в лицо своё предплечье и скорбно сказал:
– Просто мне было так больно, что я забыл о ваших свинских правилах хорошего тона.
Он с обидой засопел и забормотал:
– Чтоб я когда-нибудь пожаловался… негодяи вы все. То есть, о присутствующих, конечно…
Нин молча протянула руку и, взяв его за широкое запястье, рассмотрела красный широкий порез над внутренней стороной локтя, там, где кожа податливей всего – даже чёртова шкура Энки. Дальше вокруг руки тянулась спиралью менее сильная царапина.
– Трос катал. – Объяснил он, мгновенно утешившись.
Нин оттолкнула его руку.
– Если ты пренебрегаешь элементарными правилами техники безопасности, то не жалуйся. Я, кстати, должна о тебе доложить.
– О-о…
– Ранение такого рода следствие непрофессионального поведения.
– Опупеть.
– Поступая так, ты побуждаешь к равноценному поведению подчинённых. Это против закона. А профсоюз из этого может при желании раздуть мыльный пузырь до Нибиру.
– Вот именно – при желании. Ни у кого на этой планете нету желания обижать Энки.
Он полюбовался ранением и нравоучительно сказал:
– Все любят Энки, большие и малые, все слои общества. И мужи, и жёны…
Последовала пауза, в течение которой, как в течении медленно пробуждающейся реки, Энки поднимал голову, и губы его улыбались. Нин ответила ему вызывающим взглядом, который действовал безотказно на обычных аннунаков.
– Перевяжи мне руку, пожалуйста, начальник медицинской службы.
Нин сказала:
– Иди в медпункт, там перевяжут.
– Там москиты. Я боюсь.
Перешутить того, кто специализируется на вышучивании, дело заведомо гиблое. И Нин решила испробовать другую тактику.
