Энки дурак, завидует его статусу Главного Пердуна, как он высказывается за спиной и очень громко. Отец правильно поступил, а он не понимает. Ану, каков бы он ни был как государственный муж – помолчим – в своих детях и в том, что им нужно, разобрался с неожиданной дальновидностью.
Энки разнообразен и во всём умён. Не будь он таким тупым и бессердечным – вообще был бы чудесным парнем.
Сидигельмукс – так называет его Эри. На старом языке это означает – Холодное Сердце. Все удивляются и возмущаются такой оценкой матери. Но Энлиль понимает, что она имеет в виду.
Однажды Энлиль услышал обрывок разговора между тётей Эри и мамой. Это было поучительно. Эри размышляла, почему братья такие разные. Каждая считала, что сын другой лучше.
Энлиль услышал, что оба они родились в Год Быка под созвездием Древнего Хищника. Но Энки родился в час Змеи, а он, Энлиль – в Час Волка.
– Потому Энки пройдоха… – Сказала Эри.
– А мой-то тётёха. – Подхватила мама.
Энлиль восхитился. Конечно, о том, чтобы обидеться, не было и речи. Энлиль никогда и вполне искренне не понимал мелочного самолюбия. Не то, чтобы я так уж уверен в себе. Просто у меня есть цель, обязанности, и я, слава Абу-Решиту, понимаю, что такое долг. Это вроде, как непонятное выражение в речи очень старых нибирийцев – нести крест. Солнечный крест был давно забытым символом на древних, кое-как изученных фресках.
Но Энлиль, не спрашивая профессора в универе, ощущал, что это значит. Солнце поддерживает небо, впечатывает его в Иные Миры и не жалуется.
Энлиль сам нашёл начальника охраны.
Молодая очень красивая женщина с демонстративно ярко подведёнными глазами, с туго затянутыми жёлтыми волосами, в мундире и юбке, ему понравилась. Он знал, что она толковая, что бы ни означало сие.
Поняла с первого слова.
Энлиль подошёл к толпе и сказал:
– На два слова.
Парень в бандане обернулся.
– Я догадываюсь, что это не объяснение в любви, гражданин начальник. Так что скажите их здесь. В присутствии свидетелей.
– Извольте.
Всё-таки Энки его одел.
– Вы арестованы.
Тот, молча, с расстановкой в жестах, как танцуя старый лунный танец, протянул руки, сомкнул кончики пальцев и прикрыл глаза.
– Весь ваш.
– Ужасы какие.
– Ага, вот и я всё толкую им.
– Много раз говорили?
– Раза два.
– Дверь на место потом поставили?
Энки засуетился.
– Ох, а что это там за аннунаки? И братец там. Строгий. Он что там делает?
– Арестовывает неофициального лидера забастовки.
Энки вздрогнул и отчаянно посмотрел на маршала.
– И я ничего не могу сделать?
– Натурально, ничего, сир. Нет, протест вы, конечно, заявить можете… Будете протест заявлять?
Энки повёл рукой.
– Ни. Как говорит Силыч. …Хорошо, он хоть штаны надел. Кстати, это я ему посоветовал.
Энки засуетился, сказал – пойду – и пошёл. Но брата он не догнал. Скорбная процессия, от вида которой его замутило, сбила его с пути. Он направился туда, куда сроду не ходил – в маленький штаб Энлиля.
Молча поизучали друг друга.
Энки поднял руку, уставился на неё, родненькую лапу Энки, в ожидании, что короткие толстоватые пальцы подскажут ему нужные словеса. Опустил – и сказал:
– Ты помни…
– Да, да. Да?
Энки снова хотел прибегнуть к помощи, но рука висела вдоль бёдер, и Энки молвил:
– Какой мерой будешь мерять, такой и тебе отмерится.
Энлиль завёл глаза вбок влево – вспоминал, откуда бы Энки извлёк такую мудрость.
– Это очень глубоко. Спасибо.
– Я сказал.
