Кто-то попивал вечерний кофе за уютным столиком с видом на море. Кому-то по душе были более крепкие напитки, от которых становилось весело внутри, а лицо медленно наливалось горячим цветом, схожим с закатным небом.
В небольшом танцевальном зале на седьмой палубе играли музыканты. Двое элегантных мужчин в черных костюмах с упоением перебирали гитарные струны. Третий, чуть покачиваясь, брал аккорды на клавишном электронном инструменте. Четвертый вслушивался в ритм ударной установки, которой сам же и управлял. Но в центре внимания была худенькая высокая певица с рассыпанными по плечам песочными волосами.
То грустно и медленно, то ритмично и задорно исполняла она народные финские песни, которые рождали удивительное единодушие у всех собравшихся.
Одна за другой на танцевальную площадку выходили пары: кто помоложе, кто постарше, в основном – люди с сединами, в очках, худые и полные, маленькие и крупные, очень разные.
Но со всеми происходило на глазах одно и то же чудо: на ярком паркете танцпола они преображались. Умело и привычно двигаясь под музыку, они сливались с ритмом, музыкальным настроением, всей атмосферой вечернего Корабля, лица их становились радостными и чуть взволнованными.
Пожилые дамы превращались в девушек или уж точно чувствовали себя такими, а седовласые господа выделывали такие коленца, которых сами от себя не ожидали.
Музыканты прибавляли жару, танцующий зал нагревался, принимая огонь на себя; ритмы становились все более игривыми и замысловатыми, тепм увеличивался…
Все без исключения подпевали музыкантам.
Море слушало все это, иногда тихо вздрагивало. Только неспешные вальсовые мелодии ложились ему на душу, когда в такт с музыкой могли перекатываться его серебристо-шуршащие волны.
– Милое мое, Море, – раздался вдруг голос его Друга, – если бы Ты знало, как невыразимо болит сердце, когда ты слушаешь Музыку и не можешь запеть сам. Мои протяжные гудки или короткое фырканье так далеки от гармонии, от прекрасных мелодий, которые доносятся до меня из различных отсеков моих палуб…
– Как невыразимо болит сердце, – повторил Викинг.
– Но ты ведь можешь слышать, ты способен слушать! – отреагировало Море. – Разве этого мало? Слушать и воспринимать…
– Мне всегда хочется подпевать Людям, – не успокаивался Корабль, – смотреть и слушать тоже хорошо, но это всегда со стороны, откуда-то сбоку… – Он помолчал немного и продолжил:
Люди ведут себя удивительно и подчас совершенно непредсказуемо. Вчера рано утром, встречая рассвет, на открытой палубе восьмого этажа стояли три женщины и пели, глядя на тебя, Море, и любуясь тобой.
Все три голоса звучали по-разному: один был высокий и прозрачный, как колокольчик (у нашего капитана есть такой в капитанской рубке); два других более низких – один грудной, нежный как морская вода в штиль; другой – порезче, позвонче, но не менее берущий за душу.
Такие противоположные голоса, но сливались они в небывалую гармонию, от которой ныло сердце и наворачивались слезы. Звучал настоящий гимн Красоте, этому чудному рассвету и зарождению нового Дня, твоему Морскому простору и тому необыкновенному ощущению, что у Людей зовется Жизнью…
Другие Люди останавливались и слушали, и никто не хотел уходить.
А пение лилось в твое открытое пространство, Море, разливалось по палубе, – и эти три певуньи были такие красивые в наброшенных на их плечи светлых шалях, лица их – такие одухотворенные, что казалось, поют не они, а все вокруг звучит и торжествует, а им остается лишь подпевать, вплетая свои голоса в некую надводную мировую гармонию…
