– Эта также вода из Двух Талисманов, – сказала Са-не-то. – Наверное она протекала мимо нашего ранчо в предгорьях. Возможно, наш сын видел, как эти самые капли стекали по камням у брода.
Мы отдохнули час и продолжили путь. Проезжая мимо Испанских островов, Са-не-то обнаружила стайку зеленокрылых чирков, спавших на отмели. Я перестал грести и поднял ружье, а она направила лодку прямо к ним. Когда мы оказались в тридцати-сорока ярдах от них, они начали беспокойно вытягивать шеи и ковылять к кромке воды. Там они взлетели, но при звуке выстрела пять из них упали в воду, и вскоре мы их подобрали.
В половине пятого мы увидели «Угольные отмели», названные так из-за залежей некачественного бурого угля на утесах в нижней части большой долины. С рассвета мы прошли сорок две мили. Я вспомнил, что во время моего последнего путешествия вниз по реке в апреле 1882 года мы разбили лагерь на ночь в узкой полосе зарослей хлопковых деревьев и ив, и велел Са-не-то направить лодку туда. Высадившись, мы обнаружили, что находимся на мерзком месте – территории овцеводческого ранчо, но в память о старых временах я решил разбить там лагерь, и через несколько минут палатка была поставлена, в печи из листового железа разожжён огонь и начались приготовления к вкусному ужину.
Зима 1881-1882 годов была последним удачным сезоном в торговле шкурами бизонов в верховьях Миссури. Я был нанят мистером Джозефом Киппом [сыном-полукровкой Джеймса Киппа] и в течение нескольких лет жил у него на торговом посту Кэрролл. В марте 82-го у нас закончилось виски, и вокруг нас разбили лагерь тысячи индейцев кри, черноногих и Крови. В каждом вигваме было множество отличных шкур на продажу, но наш запас тканей, провизии, красной краски и медных украшений был совсем не тем, чего они жаждали
– Дайте нам огненной воды, – говорили они, – и вы получите шкуры.
Поэтому я отправился в форт Бентон по суше, построил большую плоскодонку, загрузил ее двадцатью бочками дешёвого виски и доставил в Кэрролл быстро, как только мог. Менее чем через две недели после того, как я высадился на берег, у нас были шкуры, все до единой. Насколько я помню, во время этого грандиозного веселья в лагере не было ни одной ссоры со смертельным исходом. Это было незабываемое зрелище: несколько тысяч индейцев, мужчин и женщин, пили, танцевали, пели и делали самые странные вещи. Однажды несколько молодых индейцев кри и черноногих поссорились из-за права собственности на бутылку спиртного, и в ход пошли ружья и ножи. Тогда Воронья Лапа, вождь черноногих, и Большой Медведь, вождь кри, ворвались в возбужденный круг с ружьями наготове.
– Кто бы ни затеял драку, – сказал Воронья Лапа, – будь то Кри или черноногий, им придётся сразиться с нами.
– Ай, – сказал Большой Медведь, – он читает наши мысли. Возвращайтесь в свои вигвамы, глупые юноши, и стыдитесь своих горячих и дурных слов.
Они тут же ускользнули.
Пока я сидел и размышлял о тех старых добрых временах, у Са-не-то была занята ужином, и теперь она объявила, что все готово. Поджаренные на углях птички, печёный картофель, горячие бисквиты, тушёная брусника и чашка черного кофе. Я воздал должное всему этому.
Над долиной уже давно сгустились сумерки. На небе появились звезды, совы начали свой ночной концерт, на противоположном берегу реки завыл койот. Ничто не нарушало нашего спокойствия, кроме отдаленного блеяния проклятых овец. И вот, выкурив пару сигарет, мы отправились спать, с удовольствием предвкушая, мимо каких прекрасных пейзажей нам предстояло проехать завтра.
