– Надо маслом. Здесь есть масло?
– Вы с ума сошли, никакого масла! Только холодной водой.
– Перестаньте бредить. Врач, что ли?
– Именно так!
– Ну и помалкивайте, разное говорят! Можете мочить, если нравится, а я намажу.
Пелены больше нет. Вернулись запахи, вкусы, цвета, обертоны. Они и не исчезали, на них не обращали внимания. Другое дело – прояснившееся сознание. Сумерки, однако вокруг ослепительно ярко. Не приходится сомневаться, что это иллюзия. Эффект контраста. От этого – новая парадоксальная оглушенность. Общество занято какой-то чепухой и спорит, чем себя обрабатывать, тогда как уместнее озаботиться главным: бежать без оглядки. Но вместо этого все суетятся, галдят, перебирают аптечку, которую спешно приволокла Таня. Родион разматывает бинт, Шурик плещет в лицо из-под крана. Лидия заливается слезами и просит взглянуть на ее спину. Евгений иссяк. Совершив посильное должное, он впадает в прострацию. Щека лоснится от растительного масла. Он уступает бразды любому, кто подберет. Такой находится: это доктор Андрей, пострадавший меньше других.
Он не сразу соображает, как обратиться к собранию.
– Слушайте, все! – возглашает он наконец. – Давайте выберемся отсюда, а уж потом остальное. Мне кажется, нас отравили или подвергли внушению. Возможно, то и другое. А похитили – наверняка.
– Правильно, – бормочет Шурик и выбегает в коридор.
Там вешалка с какой-то одеждой; ящик для обуви; рожок, увенчанный кукишем; пара дверей с табличками – слон, поливающий себя из хобота, и такой же второй, пристроившийся мочиться. Шурик, по-прежнему в кителе и несвежем исподнем, осуществляет хищный скачок и оказывается у старой деревянной двери с цепочкой и парой древних крюков, без глазка.
Танкист внезапно краснеет поверх ожога добавочно, по ноге бежит бесшумная струйка, собираясь в пенную лужицу. Он разевает рот, превратившийся в пасть, и принимается не то ухать, не то ахать, как если бы не справляясь с неким непристойным, крайне настойчивым воздействием с тыла. Ему кажется, что его посадили на железный кол и подали электрический ток, а в лицо задышал опарыш толщиной в ногу. Резкая боль сливается с омерзением и чистым ужасом, которые не имеют зримой причины и объявляются в чистом виде, как будто в положенные мозговые области воткнули гнилые гусиные перья. Нет в мире силы, которая заставила бы старшего лейтенанта взяться за дверную ручку.
Рыжая Таня видит происходящее и проявляет смекалку. Ей нечего объяснять, результат налицо. Впечатления военного наглядны и убедительны. Она устремляется к окну, намереваясь распахнуть его и позвать на помощь, ибо выпрыгнуть с четвертого этажа возможности нет, и Тане ли как хозяйке это не знать. Она тянется к раме и моментально опорожняет кишечник. Из горла исторгается писк. Ее не отбрасывает волшебная сила, причины скрываются собственно в Тане. Она оседает кулем, и окружающие жмутся к стенам.
Никто ничего не понимает, за исключением главного: к двери нельзя. С окном то же самое.
– Сядем, – предлагает Родион. Дрожащий голос его – уже.
Таня кое-как поднимается, оскальзывается, упрямо снова встает и спешит в ванную. Евгений прислушивается: похоже, он вообще не ждет добра от всяких дверей. Однако шумит вода: обошлось. Журчание смешивается с потерянным воем.
– Давайте сядем, – соглашается Андрей.
Из коридора, пошатываясь, является Шурик. Безумным взором он шарит по комнате, пока не натыкается на обмундирование. Берется за брюки, не попадает в штанину.
