Джозефина осталась стоять.
– Дай угадаю: женщины у тебя нет.
– И слава богу.
– Это еще что значит? – поинтересовалась она, склонив голову.
Уэллс покосился по сторонам.
– Ты сама притащила меня стричься. Вот тебе и ответ.
– А нужно было дать тебе пострадать в одиночестве?
– Именно.
Она хмыкнула, обменявшись с парикмахером веселым взглядом.
– Не забудьте побрить ему шею.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь пшиканьем пульверизатора, шумом фенов и приглушенными разговорами других парикмахеров. С любопытством покосившись на Джозефину, Уэллс сел чуть прямее, и стригущий его мужчина тяжко вздохнул.
– Ну а у тебя? Есть парень, Джозефина? Подозреваю, нет.
Парикмахер присвистнул.
– Смело.
Джозефина закатила глаза, скрывая смущение.
– Что? – Уэллс передернул плечами. – Я же не говорю, что она… – Он замялся, явно подыскивая слова. – Я же не говорю, что его не может быть. Но если бы был, вряд ли ему бы понравилось, что ты постоянно бегаешь меня поддерживать. Я имел в виду только это.
– По-твоему, нельзя быть болельщицей и иметь отношения одновременно?
Он коротко покачал головой.
– Если эти отношения со мной – точно нет.
– Без шансов, – прокомментировал парикмахер. – Вы сами себе яму роете.
– А можно не лезть со своими советами и просто меня постричь? – проворчал Уэллс и вновь переключил внимание на Джозефину. – Так есть парень или нет, Белль?
– Нет, – приторным голосом сказала она. – И слава богу.
Ответ ему явно понравился, но почему?
– Теперь моя очередь спрашивать, что это значит.
– Сама не знаю, – недолго подумав, честно призналась она. Вспомнила мимолетные свидания и отношения, которые так и не переросли в нечто большее. – Мне кажется…
Уэллс не сводил с нее внимательного взгляда.
– Да?
– От женщин обычно ожидают… не знаю, кротости? Благодарности? А я не такая.
– И почему же?
Джозефина откинулась на стену и подняла голову к потолку, пытаясь сформулировать, почему в последние годы она решила отодвинуть личную жизнь на второй план и плотно заняться работой.
– Мне кажется, отчасти дело в том, что в детстве я научилась бросать себе вызов, ведь никто ничего от меня не требовал. Наоборот, только предостерегали. Мне приходилось самой уламывать себя заняться спортом или поучаствовать в танцевальном конкурсе. Мне нравилось бросать себе вызов и добиваться успеха, и… не знаю. Видимо, мне постоянно кажется, что люди оценят, если я буду относиться к ним строже…
– Наезжать на них, то бишь?
– Иногда. – Она поморщилась. – Я выросла на поле для гольфа, а там наезды – главный признак любви. В итоге так и стала общаться. А парни сами-то за языком не следят, но когда отвечаешь им тем же – сразу сбегают.
Уэллс фыркнул.
– Что?
– Ничего.
– Ну правда. Что?
Парикмахер отвлекся от работы, прислушиваясь. Уэллс, откинувшись, лениво приподнял бровь, и тот снова зашевелился.
– Говоришь, тебе нужен парень пожестче, но сама же в итоге обидишься.
– Из опыта говоришь, Уитакер? Что, много женщин отправил к психологу?
– Понятия не имею. – Он поморщился, заметив, как парикмахер точит лезвие бритвы. – Я при расставании вопросов не задаю.
– Может, и стоит. Вдруг что интересное услышишь.
– Я и так прекрасно знаю, что они скажут. Меня не интересуют чужие…
– …Наезды? – Она улыбнулась шире. – О-о-о. А я говорила! Сразу сбегают.
Он бестактно фыркнул.
– Я не такой.
Джозефина вытянула губы трубочкой.
Уэллс скривился.
Из груди рвался смех, но Джозефина сдержала его. Она искренне хотела задеть его и не собиралась брать свои слова назад – но ей было весело. Чего не скажешь о последних восьми парнях, с которыми она ходила на свидания. На свидания, которых в ее жизни и было-то всего восемь.
