Пляска демонов - страница 5

Пастор не стал утомлять юного Максвелла своим присутствием и вернулся обратно в деревню, где и жил, не удосужившись даже полюбопытствовать о причинах неожиданного приезда Френсиса – настолько ему были безразличны дела лордов, главное, что он соблюл приличия. А Френсис, довольный, что быстро отделался от жуткого прислужника королевы и Церкви, пошел дальше оценивать состояние аббатства. Оно являло жалкий вид. Помимо бывшего братского корпуса в Дандренане обжита была только монастырская гостиница, причем частично – отапливались и убирались лишь несколько комнат для очень, очень редких гостей Максвеллов, которых с каждым летом становилось все меньше и меньше, покуда и совсем не стало. Старинный скрипторий – центр культуры и книжного дела в Голлоуэе в Средние века – давно разрушился, удалось спасти лишь немногие старинные манускрипты. Максвеллы даже не озаботились разобрать завалы. В лучшем состоянии были покои отца-настоятеля и трапезная, к которой были пристроены старинные пекарня и кухня. Хотя все эти помещения были не обжиты, давно заброшены, а оконные проемы забиты досками, но зато здания крепко стояли на своих древних каменных фундаментах и использовались исключительно для игр молодого лорда. Огромные внутренние пространства оставляли столько свободы для размахивания клейморами и алебардами, что юный Френсис отдавался этим занятиям с самозабвенным упоением, а гулкие отзвуки эха под высокими сводами переносили его в гущу сражений рыцарских времен. Весь пол был усыпан покрошенными в щепки скамьями, столами и прочей никому не нужной мебелью, которая изображал врагов Шотландии, Трона и Римской церкви. Беззаветно отдавая солнечные летние дни играм под мрачными сводами, куда едва проникали лучи света, Френсис будто хотел изменить неумолимый ход истории. О, если бы стойкий и преданный своей королеве, воспетой Шиллером, не знающий обмана и бесчестья, как про него говорила сама Мария Стюарт еще находясь в заточении в замке Лохливен, лорд Хэрис не потерпел поражение при Лэнгсайде!… О, если бы граф Мар одержал победу при Шериф-муре над предателем Родины Аргайлом!… Тогда бы судьба Шотландии сложилась по-другому, и народы по обе стороны Солуэй-Ферта не оказались бы в рабстве у мелких лавочников и жадных торгашей, отравивших своей людоедской чопорностью и пуританской бесчеловечностью весь прежде свободный мир, ставший теперь колонией Британской империи. Не об этом ли еще лет 300 назад тому мечтал проклятый чернокнижник Фауст, как о том написано у Марло:

И Африку с Испанией заставлю

Быть данниками трона моего.

Германский император и другие

Державы будут впредь существовать

Лишь с моего на то соизволенья?

И если все эти маниакальные мечты сбылись теперь у Френсиса пред взором, так ли уж наивны, его собственные должны были казаться? И посему до самого последнего мгновенья лета, ушедшего совсем недавно, когда уж Френсису исполнилось 17, под сводами старинного аббатства еще звучали боевые кличи:

– Вперед, Гордоны! Не робей, Стюарты! Смерть вигам! Да здравствует король!

Даже сейчас, обнаружив позабытый с лета палаш, он с удовольствием исполнил несколько фехтовальных приемов, однако от этого занятия его отвлек зять Дункана и Маргарет. Он с женой каждое лето поселялись в поместье и обслуживали господ. Теперь зять мажордома привел милорду коня, которого Френсис именовал Лэм. Они хорошо знали друг друга – последние пару лет именно эту лошадь каждый раз по приезде Максвеллов в Дандренен нанимали для юного барона. Лэм был своенравен и упрям: когда его пытались подгонять стеком, она начинал лягаться, будто дикий мустанг на техасском родео, о которых Френсису рассказывал папа. Поняв, что Лэм не потерпит подобного обращения, Френсис выбросил стек и попытался управляться одними поводьями и коленками. Поначалу Лэм не оценил этого гуманизма и понес Френсиса, надеясь и вовсе сбросить с себя седока. Но юноша судорожно вцепился в луку седла, и после двух часов безумной скачки животному пришлось смириться. На том и порешили: Лэм терпел на себе Френсиса, а тот терпел его своеволие и капризы. Со временем они привыкли друг к другу и, встретившись теперь снова, Лэм узнал милостивого лорда, а Френсис обрадовался старинному знакомому. Пока зять Дункана седлал Лэма, Френсис с ним помиловался, а потом, лихо вскочив в седло, галопом помчался по вересковым пустошам, навстречу чахлому Солнцу. Весь день он ездил по торфяным болотам и унылым лесам, испещренным ручьями и канавами, в которых прежде добывали торф, и которые теперь заполнились гнилой стоячей водой. Френсис любил эти дальние прогулки – и пешие, и конные – с мамой и папой. В Голлоуэе у него были свои, близкие сердцу, места, которые он непременно посещал каждый раз, когда приезжал сюда. Это было подобно какому-то обычаю рыцарских времен – душа Френсиса была связана с суровой и бесплодной шотландской землей какими-то вечными, нерасторжимыми узами. И если бы его спросили, какое у него самое любимое место на свете, он бы, не задумываясь, ответил – Париж, но если бы встал вопрос, где его родимый край, он бы после мгновения раздумья, тихо и робко сказал, стесняясь своих чувств: посреди березовых рощ Каледонии, поющих на ветру старинную и заунывную песню многих поколений его предков.