Читать онлайн Денис Некрасов - Пляска демонов

Он вянет, а ему заря бывала рада.

В нем сока жизни нет. От смерти где ограда?

Чем выше вырос он, тем клониться сильней.

Уильям Драммонд «Не верь времени»

– Запомни самое главное, Франсуа, – говорил своему сыну сэр Арчибальд Максвелл, барон Дандренан, немолодой уже мужчина, выглядевший старше своих лет из-за седых, а ведь некогда рыжих, волос, обрамлявших его суровое чело, хранившее отпечаток жестоких обид и горьких разочарований, – твоя главная задача привести поместье в такое состояние, чтобы оно предстало перед оценщиками в самом выгодном свете. Денег не жалей, но торопись.

– Однако, разузнай хорошенько, – вмешалась в разговор мать, очень миловидная и хорошо выглядящая для своих лет брюнетка, бывшая в пору расцвета своей молодости живой и смышленой лореткой, известной на place Pigalle под шаловливым прозвищем Красотки Адель, а теперь сидевшая за столом в небольшом кабинете и что-то считавшая на тех огромных счетах, которыми пользуются в бухгалтерских конторах, – не найдется ли способов увеличить оценочную стоимость имения.

– Разумеется, – призадумался сэр Арчибальд, потирая пальцем изборожденный морщинами гордый лоб, – даже если Ротшильды оценят поместье высоко, все равно сделают дисконт.

– Вот было бы хорошо, если можно было продать это старьё, – совершенно безобидно, без какого-либо упрека в чьей-либо персональный адрес заметила леди Аделаида Максвелл, но сэр Арчибальд почему-то принял это на свой счет и с некоторым высокомерием парировал:

– Ты отлично знаешь, дитя мое, что продать его нет никакой возможности.

В ответ на это замечание леди Аделаида разразилась отборной французской бранью, на которой изъясняются в дешевых парижских борделях.

Разговор, как мы сказали, происходил в небольшом кабинете, бывшим одновременно – очевидно, из-за бедности хозяев, – и библиотекой, правда, довольно хорошей. Леди Аделаида сидела за столом, об край которого она теперь нарочито громко стучала своими счетами, производя оглушительно-раздражающий звук. Сэр Арчибальд с бутылкой вина в одной руке и бокалом в другой стоял у окна и отбивал яростную атаку жены, воспринимая её как изощренное возмездие за Абукир и Трафальгар вместе взятые. Их сын, к которому они обращались прежде, чем начали ругаться, что уже давно было их привычкой, сидел в кресле со слишком толстой для его лет книгой. А было Френсису Максвеллу, баронету Дандренан, от силы 17 лет, более того, в отличие от своего отца, он выглядел моложе своих годов, отчасти из-за болезненности души и тела, отчасти от того, что отец, проживший слишком тяжелую жизнь, полную борьбы и страданий, всячески оберегал сына от любых превратностей судьбы. В детстве Франсуа любил наряжаться в женские платья и, по правде говоря, носил их с большим изяществом, каковые пристрастия отразились не только на его совсем не мужественном облике, но и на очень женственной манере поведения. Его можно было бы принять за чахоточную барышню, если бы нежный пушок на щечках и над верхней губкой, крайне раздражавший застенчивого лорда, не порождал неприличных вопросов.

Увидев, что его родители затеяли очередную ссору на пустом месте, Франсуа, закрыл «Критику политической экономии», встал и вышел из кабинета, исказив тонкие, надменные, отшлифованные аристократическим происхождением и воспитанием черты бледного, осунувшегося лица со впалыми щеками, той гримасой недовольства, которая выражала глубокое сожаление, что ему и на этот раз не дали что-либо понять в «Капитале». В детстве его забавляли ссоры родителей, случавшиеся порой из-за одного ничтожного слова, он даже подбрасывал им темы и поводы для них, невинно и открыто доносил одному на другого, но теперь постоянные скандалы немало раздражали Франсуа. Скоро он должен будет превратиться в такого же неврастеника, как и его мать. Что связывало вместе его родителей – английского лорда и французскую красавицу легкого поведения? Только то, что когда-то они произвели равноценный обмен – она подарила его очерствелой душе, озлобленной на весь человеческий род и потерявшей всякую надежду, жизнь, полную приключений, а он разглядел в ней – авантюристке по происхождению и образу жизни, – серьезную женщину, которая теперь основательно вела дела старинной семьи из графства Гэллоуэй. У обоих было одно единственное мгновение счастья за всю жизнь, когда 17 лет назад в результате совершенного обмена в Париже на свет появился Франсуа. Теперь Максвеллы жили в Лондоне на ренту от былого счастья. Что же касается любви, то её никогда и не было. Была страсть, безумная, безудержная, была ненависть к общественным устоям, наконец, была безмерная жалость каждого из них к самому себе. И отказываться от этой себялюбивой жалости они не хотели – каждый слишком дорого заплатил за право быть самим собой, чтобы отказаться теперь от самого себя, т.е. полюбить кого-то иного. Они уважали друг друга, они помогали друг другу, они были самыми близкими людьми на земле, но никто не хотел уступать другому ни единой привычки, ни единого приема в общении. Они были бы прекрасными, лучшими и вернейшими друзьями, если бы не жили как муж с женой, но у них было их майоратное, нераздельное владение, в котором каждый из них видел себя и которое любил, как себя, даже больше, т.е. готов был пожертвовать собой. Вот они и жертвовали собственным душевным благополучием ради своего Франсуа.

Таким образом, Франсуа вырос в атмосфере порочных страстей, не присущих английскому образу жизни. Он нигде не учился, поскольку сэр Арчибальд не хотел, чтобы над болезненным ребенком издевались сверстники, старшекурсники и садисты-педагоги. К нему приставили гувернеров, потом он брал кое-какие уроки, но все больше читал – сначала ему читали родители, споря из-за того, какая книга больше подходит их сыну, потом он сам стал выбирать книги. Тематика была вполне естественная для той манеры, в которой он воспитывался, – исторические трагедии Шекспира, романы сэра Вальтера Скотта и поэмы лорда Байрона. К описываемому времени, т.е. к 1874 году, Френсис Максвелл вполне овладел тем набором умений, которые его отец почитал необходимым для молодого человека аристократического круга, – верховой ездой, фехтованием, обращением с огнестрельным оружием, карточными играми, танцами, игре на рояле и прекрасным французским. И для этого не нужно было никаких Итонов и Кембриджей, достаточно было любящих отца-игрока с матерью – уроженкой деревни Гондревиль, что в Иль-де-Франсе. Кроме того, молодой лорд Максвелл среди немногочисленных знакомых семьи слыл выдающимся знатоком Готского альманаха и генеалогии благородного шотландского дворянства.

Френсиса не планировали устраивать ни на какую службу – а зачем? У него должно было быть столько денег, чтобы он ни в чем не нуждался, особенно в жалованье, а мог бы жить в свое удовольствие, а там уж он сам выберет, чем ему интересно заниматься. Только вот одна беда – денег становилось все меньше и меньше. Максвеллы переехали из особняка на скромную съемную квартиру из 5 комнат, не считая людской и кухни; распустили всех слуг, оставив только горничную, исполнявшую обязанность кухарки. Они распродали все свои благоприобретения, и теперь жили на 500 фунтов в год, которые приносил Дандренанский манор в графстве Голлоуэй, и это была почти нищета, поскольку прежде Максвеллы тратили в 2 ½ раза больше. Дандренан был майоратным владением той ветви клана Максвелл, которая происходила от сэра Джона Кэрлверокского, незаконнорожденного сына IV лорда Максвелла и леди Джанет Дуглас. Сэр Джон Кэлверокский, женившись на леди Агнесс Хэрис, дочери и наследнице лорда Вильяма Хэриса и леди Кэтрин Кеннеди, в свою очередь принял титул лорда Хэриса. В силу майората нынешний владелец Дандренана был жестко ограничен в правах распоряжения, включая отчуждение, поскольку по тогдашним английским законам, охранявшим устои буржуазного общества, а вовсе не интересы личности, включая права частной собственности, в случае бездетной смерти Франсуа, Дандренан в нераздельном виде должен был отойти к кузенам сэра Арчибальда, сыновьям его покойного дяди Алана Максвелла, баронета. А что делать с имуществом, которое нельзя продать? Только заложить. И то даже не сам манор, а доходы будущих периодов.

В утро отъезда в Лондоне шел мерзкий дождь, и весь город был погружен в тягучий туман, из-за которого всё зловоние гниющих на улицах нечистот, весь чад дымящих паровозов, фабрик и печных труб, одним словом весь тлетворный смрад английской столицы копошился у самой земли и с отталкивающей отчетливостью бил прямо в нежный носик Франсуа. Мама проводила его на вокзал и поцеловала в дорогу, оставив на щеке юноши следы вызывающей кроваво-красной помады, к которой она имела пристрастие. Завтра сама леди Аделаида отправлялась в Швейцарию готовить тылы для отступления, ведь Максвеллы не хотели повторить ошибок капитана Байрона, отца великого поэта Шотландии.

Как нетрудно догадаться по стилю Максвеллов – отказ от изысканной роскоши, но не от комфорта – Франсуа ехал в вагоне первого класса поезда Лондон-Ливерпуль-Глазго. Всю дорогу он просидел у окна в меланхолической задумчивости, однако когда рядом с ним, или напротив, оказывались попутчики – не важно – мужчины, женщины, молодые или средних лет – он каждый раз напускал на себя такой отстраненно-неприступный вид, так напряженно приосанивался, что никто не решался побеспокоить его. Именно это и было нужно юному скучающему лорду. На душе у него было так грустно от расставания с папой и мамой, а все мысли были так заняты предстоящим делом, что ему совсем не хотелось с кем-то общаться или думать о чем-то ином, более веселом и радостном, никоим образом не хотелось отвлечься. Его нисколько не восхищала даже картина золотой осени за окном поезда и трогательные английские пейзажи с безобидными овечками, ненасытно пожравшими в свое время английских крестьян.

Наконец проехали Гретну – пограничную станцию между английским Камберлендом и Нижней Шотландией. На следующей станции – в Локерби – Френсис должен был делать пересадку на поезд до Дамфриса. Пока он ждал поезда, его успели оскорбить – какой-то дурно воспитанный ребенок спросил у своей гувернантки, тыча пальцем по направлению Френсиса:

– А это кто – дядя или тётя?

Френсис отлично расслышал вопрос, но сделал вид, что вовсе ничего не слышал, отвернулся, но не покраснел, а скорее побледнел от гнева. Подобные вопросы он часто слышал в свой адрес, и они его ужасно бесили, так же как и юношеский пушок на лице. Дело было даже не в том, что он считал свою принадлежность к мужскому полу вполне очевидной и не нуждающейся в специальных пояснениях. Его жестоко обижало то, что люди – совершенно чужие, ничтожные – без стеснения лезут в его жизнь и чуть ли не освидетельствуют его половые органы для того, чтобы, удовлетворив свое нездоровое любопытство, забыть о нём через минуту. И тогда спрашивается – какая тебе разница? Ладно – дети, но когда подобные вопросы позволяло себе презренное мужичье из лондонских трущоб, хотелось перестрелять их всех на месте, но здравомыслие требовало смирения.

Вот с этими мыслями Френсис и доехал до столицы графства Голлуэй. Дамфрис уже не был тем глухим углом Нижней Шотландии, каким представлялся еще лет 10 назад, до того как сюда проложили железнодорожную ветку и провели телеграф. Летом, когда Френсис приезжал в Дамфрис с папой и мамой, здесь все благоухало зеленью и дышалось так легко и свободно, как жители чумного Лондона не могли представить даже в самых светлых мечтах. На зеленеющих лугах тогда пасся невозмутимый в сознании собственной значимости рыжий шотландский скот. Каждое лето лохматые коровки с телятами приводили Френсиса – обитателя столичных городов – в настоящее умиление и вызывали неподдельный детский восторг. Но теперь, когда Френсис остался совершенно один, всеми забытый и брошенный ночью посреди пустой станции в провинциальном городке, уныние, владевшее им всю дорогу от Лондона, превратилось в томительную тоску. Никто его не встречал. Однако юный лорд строго сознавал свои обязанности перед семьей, наследником которой был, а потому, собрав последние силы своего совершенно разбитого долгим путешествием не просто худого, но тощего тела, наподобие тех, что влачат жалкое существование в богоугодных работных домах, он направился к постоялому двору, где надеялся нанять извозчика до Дандренанского манора. Впрочем, это ему удалось безо всяких приключений и трудностей. Скорости решения вопроса с транспортом немало поспособствовало то обстоятельство, что Френсис назначил лондонскую, а не шотландскую цену за те 6 миль, которые отделяли Дамфрис от Дандренана. Уже через ¾ часа юный лорд стоял перед сложенной еще в древние времена каменной стеной в половину человеческого роста, которой было обнесено старинное, эпохи Плантагенетов, аббатство, ставшее последним пристанищем 26-летней Марии Стюарт перед тем, как она навсегда покинула землю родной Шотландии и отправилась на встречу с эшафотом. «Боже мой! – с пророческим ужасом подумал Френсис, – а ведь она, так же как и я, любила прекрасную Францию, но ей так и не довелось её снова увидеть. А если та же судьба ожидает и меня»? С этими нехорошими предчувствиями Френсис вступил в свои владения, усыпанные мертвой листвой. Здесь, в 300 милях от Лондона, золотая осень уже закончилась, все листья давно облетели, и деревья стояли теперь, будто средневековая стража, ожесточенно наставив на чужаков свои голые пики.