Мне повезло…
Эдель вешает полотенце на дверной крючок и оборачивается к шкафчику с зеркальными дверцами. Угрюмый лик окончательно меркнет. Она хотела бы увидеть что угодно, но только не своё обнажённое тело. Как она ни стремится отыскать собственный взгляд, путь ей преграждает то грудь, то живот, то бёдра, никуда не деться от этой братии. Всё заслонила плоть. Ненасытная, жадная, орущая о своём господстве. Нет ничего, кроме плоти. Всё исчезло, а то мелкое, что осталось, распадается на пот и голод.
Трудно понять, как противна Эдель родная шкура. Любой мужчина облизнулся бы при виде этих форм, а в представлении Эдель нежная кожа её треснула по швам, освободив мерзкую мясную начинку. Она торопливо натягивает сорочку из чёрного креп-сатина, но для неё это то же самое, что укрыть мертвеца клумбой георгин, надеясь, что он утратит жуткую сущность.
Пора покончить с этим.
Эдель решительно хлопает дверью, готовая к схватке с затаившимся в комнате зверьком, роняющим жирную слюну в томительном ожидании. Она не могла знать, что полумрак гостиной встретит её «Песней жаворонка».
Чёрная ткань скомканной лежит у торшера, мягкий свет пристал к плечам и спине Человека. Пальцы Его с такой нежностью бегут по клавиатуре пианино, кажется, что та чудная птичка перепрыгивает с клавиши на клавишу. Увлечённый игрой Он не чувствует изумлённого взгляда Эдель.
Лёгким движением рук Человек укрощает комнатную хандру, сквозь стены и потолок проливается светлое утро, звенит старый сервиз с узором, навсегда отпечатанным в памяти. Тёплый ветер приносит аромат той поры, когда не о чем было грустить… Когда всё только впереди, и, будь благосклонна судьба, она бы позволила заново пройтись по минному полю. Щебет птиц, венки из полевых цветов, приятная утренняя ностальгия в мягкой постели, подгоняемая запахом доброго кофе. Запахом новой, такой же счастливой жизни…
Ты никогда не будешь готов к концу.
Эдель всю ночь слушала бы сладкую игру гостя, но ногам её надоело мечтать. Человек же и вовсе забыл, что он на земле. Чарующая мелодия преследовала его с утра, теперь кажется, что этот день был создан ради неё. Ничто не даст ей утихнуть. Но, почуяв затылком дыхание, Человек отрывает руки от клавиш. Он глядит перед собой, боясь обернуться.
– Простите, не удержался… Странное дело, – улыбается Он, – я не играл множество лет, но руки до сих пор помнят. Я всегда любил музыку, мне пророчили великое будущее. Мама говорила, что мои руки созданы для того, чтобы сердца людей таяли…
Абсолютная тишина делает слова Человека особенно печальными.
– Вы, вероятно, хотите знать, что вышло в итоге? – спрашивает Он. – Бесконечный стук колёс, рёв мотора и шум помех – такими симфониями кичится наше время. До чужой груди ныне трудно достучаться музыкой, даже кулаком – не сразу. Но на деле я сам виноват. Возможно, в руках моих было бы больше смысла, если бы я научил своё сердце таять.
Эдель сжимает плечи Человека с такой силой, с какой стиснула бы себя, если бы жутко хотела отогнать дурную мысль.
– Сыграй мне ещё… – шепчет она. По голосу её змеёй бродит цепь.
Музыка, кажется, не утихала, Человек касается клавиш, чтобы подкрасить её повисший над головой дух. Только Он ловит ритм, по груди спускаются тёплые ладони. Стоило им добраться до живота, Человек вздрагивает, как от удара плетью.
Он отпрыгивает от инструмента, желая убежать как можно дальше, и продолжил бы бегство, если бы не печальный треск… Под ступнёй Человека – расчленённое небо.
