Значит, штамп в паспорте не означает, что Беда должна передо мной отчитываться. Значит, ее волнует только тот факт, что ни один журналист не в курсе суперпопулярности Юлианы Ульяновой, а значит, пресс-конференция, за которую Беда отвечает, может сорваться.
Я не знал, куда деть свою ярость. От полной беспомощности втопил педаль газа в пол и на красный сигнал светофора обошел по встречной затормозившую вереницу машин.
Пожалуй, сейчас самое время потрясти за грудки Михальянца, а то еще немного, и я начну боксировать воздух. Конечно, это смешно – чинить разборки через неделю после вышедшей в свет статьи, но лучше поздно, чем никогда. Элка права – нужно объяснить парню, что он должен проверять информацию. Иначе в следующий раз он напишет, что я китайский шпион, и эта новость разлетится тиражом сорок тысяч экземпляров в газете, которую читают и простые швейцары и старые опера. Глазом не успею моргнуть, как стану популярнее Юлианы Ульяновой.
* * *
– Пропуск, – сказал мне юноша в стеклянной будке.
У юноши были буйные кудри апельсинового цвета, немодные очки в роговой оправе и кавказский нос. Он читал «Коммерсант», но при моем появлении отложил газету и сделал строгий взгляд.
– Пропуск, – повторил он.
Редакция была как редакция – длинный коридор, множество безликих дверей, запах кофе, сигарет, парфюма и выпитого накануне спиртного, – но в начале этого коридора зачем-то сидел мальчик в стеклянной будке и требовал пропуск.
– Я внук Сазона Сазонова, – ляпнул я, очевидно, надеясь, что имя знаменитого деда сработает как пропуск.
– Не знаю такого, – пожал юноша хлипкими плечиками. – Впрочем, идите, – он снова уткнулся в газету.
И зачем его только тут посадили?
Я выбрал дверь с надписью «Ответственный секретарь» и без стука открыл ее.
За столом сидела рыжая дамочка с шустрыми глазками, которые ощупали меня быстрее, чем я успел открыть рот.
– Я внук Сазона Сазонова, – снова сказал я, мысленно проклиная себя за идиотизм.
– А я внучка генерала Карбышева, – усмехнулась рыжая. – И что?!
– Я хотел бы поговорить с журналистом по фамилии Михальянц. Он написал про меня много лишнего.
– О-о, кто бы с ним только не хотел поговорить и про кого он только не написал много лишнего, – дама затарабанила пальцами по столу. – Но его тут нет! Впрочем, знаете, есть у него в редакции одна пассия, если вы найдете к ней подход, то вполне вероятно, она скажет вам, где он сейчас находится. Идите в сто двадцатую комнату и спросите там Ирочку. Наверное, вы хотите надрать нашему Михальянцу уши?
– Типа того, – кивнул я.
– Идите. Если у вас все получится, не забудьте зайти сюда и доложить мне, где можно найти этого Михальянца. Я тоже хочу надрать ему уши и все, что к ним прилагается. Удачи! – Она уткнулась в какие-то записи, тотчас позабыв про меня.
К девушке в сто двадцатой комнате особого подхода мне не понадобилось. Не отрывая глаз от компьютера, она сообщила, что Михальянц вечно шифруется и всегда переодевается, чтобы его не узнали. Что он где-то в редакции, но где – не знает никто, потому что никто никогда его не узнает.
– Что значит переодевается? – нахмурился я.
– Ну парики там всякие, очки, накладные усы и бороды, – пожала плечами девушка и углубилась в работу.
«Парики, очки...» Я вышел в коридор и... ринулся к стеклянной будке.
Парик и очки. Кавказский нос плохо сочетается с апельсиновыми кудрями – этого Михальянц не учел.
