Мальчишка, смеясь, перехватил мою лапу и поволок снова вверх, ничуть не заботясь о том, что я бьюсь всем, чем только можно, о ступени. Наверху он вновь оседлал меня и все повторилось. Потом еще. И еще…
После шестого раза я мог безошибочно назвать число ступеней, ведущих на второй этаж в этом доме – четырнадцать. После девятого раза у меня были сломаны все несуществующие кости, и даже хрящи ушей, так как держался Ричард за них очень крепко. Слова во мне кончились еще на втором круге. Даже нецензурные.
– Сынок! Ты что делаешь? Мишке же больно!
– Да-да! Мишке же больно, – подтвердил я.
Мама появилась как раз в тот момент, когда этот маленький чертенок хотел идти на десятый круг. Мои персональные девять кругов ада были пройдены. Я чувствовал себя отбивной. Да что там! Я и был самой настоящей отбивной, по которой с душой прошлись молоточком. Если бы меня кто-то сейчас хотел добить, он бы мог это сделать единственным щелбаном. И, честно, я бы сказал ему «спасибо».
– Но мам, он же игрушечный! – попытался оправдаться Ричард.
– Игрушки тоже чувствуют. И им бывает больно. Отнеси мишку в свою комнату и спускайся к ужину.
Знали бы люди, насколько правдивы порой бывают их слова! При жизни в теле человека я ни разу не задумывался над чувствами игрушек. Правда, у меня их почти не было. Штук двадцать от силы. Покореженные машинки с оторванными дверцами, некоторые на трех колесах. Динозавр без хвоста (его я отгрыз). Какой-то робот, который «умер» в тот же день, когда мне его подарили. Помнится, тетка была очень недовольна, кричала на меня, стучала кулаком по столу и брызгала слюной. А потом я стоял в углу. Долго, часа два. Потом я просил прощения у подарившего мне робота мужчины. Тот, конечно, улыбнулся и простил меня. Но тетка возразила ему, мол, «нечего распускать моего племянника, он и так вытворяет Бог весть что!». К слову, тогда я особо не вытворял. Напротив, делал все, чтобы заслужить любовь и похвалу, как это было с родителями. Но тетка всегда была мной недовольна: слишком мало поспал, будешь теперь канючить – переспал, будешь капризничать; мало поел, будешь ныть – много съел, будет живот болеть; слишком легко оделся, заболеешь – слишком тепло оделся, перегреешься; мало гулял, иди погуляй еще – что так долго? Я тут вся извелась… Этот список можно продолжать бесконечно. Я делал абсолютно все не так, не тогда, не затем и «специально назло». Одним словом, я мешал ей жить. Во многом, благодаря ей, я вырос таким жестоким, невосприимчивым к боли, бесчувственным и злым. Я вымещал весь гнев на сверстниках, так как не мог ничего сделать с тетей. Хотя сотни раз прокручивал в голове как убиваю ее, человека, искалечившего мою невинную детскую душу.
Все это время, пока я вспоминал не самые приятные моменты своей жизни, мое плюшевое тело, забытое мальчишкой, неподвижно лежало около лестницы. И, признаться, я был крайне рад, что меня никто не трогает. Пусть так остается до утра.
Моя радость улетучилась, стоило Ричарду приблизиться ко мне. Держа в одной руке ломтик хлеба с арахисовым маслом (я сейчас бы душу продал за кусочек!), он рывком поднял меня и усадил рядом с собой на первую ступеньку.
– Извини, мишка! Мама сказала, что тебе больно. Это правда?
– Конечно, правда! Давай теперь я на тебе так покатаюсь! – как же все-таки жалко, что он меня не слышит.
– Плохо, что ты не умеешь говорить, – посетовал мальчишка. – Вот мама сказала, что если бы ты на мне так катался, то мне бы не понравилось. Думаю, она права.
