По чужой дороге - страница 16

В школьной учительской наступила тишина – затишье перед бурей. Учительница пыталась взять себя в руки и не сорваться.

– Саша, ты разве не понимаешь, что своей ленью и враньём делаешь плохо только себе? Ты взрослеешь, скоро тебе нужно будет работать, создавать семью. А как же ты собираешься жить взрослой жизнью? Ты же себе даже обувь не можешь вымыть? – Тамара Михайловна смотрела на кроссовки девочки. – Разве это нормально, в такой обуви девушке… симпатичной девушке ходить? Мама что тебе на это говорит? Она вообще замечает, в каком виде дочь в школу ходит?

– Я как раз хотела помыть в туалете, – звучало снова как враньё, но, как ни странно, это было правдой.

– Дома воды нет, поэтому ты неопрятная ходишь? – грустно язвила учитель. – У нас в классе ни один мальчик в такой обуви грязной ни разу не пришёл. Тебе хоть стыдно? Хоть немного что-то у тебя внутри шевелится, Саш?

Саня кивнула. Стало действительно неприятно, особенно за маму. Она не виновата, она тоже ругала за грязные кроссовки.

– Дальше. Что у нас с последним звонком? Выступление готовите?

Вот на этом месте Саня действительно искренне обалдела.

– Какое ещё выступление?

Овчаренко шлепнула ладошкой по столу:

– Ты меня довести до инфаркта пытаешься, Тарасова? Что значит, какое выступление? То самое, которое наш класс на сцене должен показать любимым учителям, ученикам и родителям. Ты – староста, это твоя ответственность. Нужно придумать сценарий, потом отрепетировать. Время идёт, май месяц короткий. Сейчас праздники, а там, не успеешь оглянуться, и уже последний звонок.

– Да я вообще не умею ничего придумывать. У меня нет фантазии. Пусть кто-нибудь другой придумает. Не моё это.

Саня была готова расплакаться. Она и представить не могла, что можно придумать для праздника.

– Тебе всё тяжело. Всё не твоё, – кивала Овчаренко. – Тарасова, у меня муж каждое воскресенье просит меня лепить ему пельмени малюсенькие, с ноготок. Любит он такие. Так я с утра тесто завожу, фарш кручу и стараюсь, ляпаю их полдня. А он их даже не вилкой, а прям ложкой за десять минут уминает. Довольный такой, говорит: «Скорей бы следующее воскресенье». Понимаешь? Так вот эти малюсенькие пельмешки делать – это не моё. Но я делаю, потому что надо. Вот и чтобы от тебя я больше не слышала, твоё это, или не твоё. Иди и делай то, что тебе положено делать.

Тамара Михайловна взяла в руки громоздкие очки, лежащие с растопыренными душками на столе.

–Разговор окончен. Бери журнал. Иди в класс. После праздников жду от тебя сценарий на последний звонок.

Саня подошла к классу. Через три минуты просторный коридор ликуя огласит резкий звонок, а пока из учебного кабинета доносился весёлый смех одноклассников. Появление Тарасовой осталось незамеченным, все уставились на толстенького одноклассника Толю, который, напялив блондинистый кучерявый парик, нелепо отплясывал прямо у белёсой от мела доски. Ребятам шоу нравилось, слышались одобрительно-поддерживающие возгласы. Толя старался изо всех сил, его частенько обзывали толстым (а то и жирным), и паренёк считал, пусть уж лучше смеются, чем издеваются или не замечают. Саня и Толя уже три года сидели за одной партой. Тарасова, хохоча вместе со всеми, подошла к своему месту. На парте как попало валялись какие-то книги, скорей всего, сосед по парте притащил их зачем-то. Родители Толи занимались торговлей, имели собственные точки сбыта. Классная называла их, шутя, купцами. Паренёк же иногда радовал одноклассников необычными, интересными предметами, то однажды принёс коробку воздушных шаров разных форм и размеров (девчонки от восторга аж расцеловать готовы были Савина), то угощал дорогим швейцарским шоколадом. А как-то раз стены всего кабинета были усыпаны разноцветными лизунами – классная тогда орала дальше, чем видела, слышно было даже на улице.