Она говорила, но в то же время по комнате уже растекался запах заваренного чая, шипели и потрескивали колбаски с яйцом, и полуподвал уже не воспринимался гробовым подземельем.
«А ведь я обещал Анне Ивановне по выходе на работу дать ей деловой совет по их переселению. – И тотчас в голову как обух вломился: «А у Серёжи-то всё нутро отшибли». – Значит, били на убой».
И Щербатов помрачнел, и грудь как будто простудой сковало. Качнувшись, он прошел к Наташиному столику, минуту-две бессмысленно смотрел на книги и бумаги, а когда очнулся, отошёл от морока, то не нашел ничего лучшего, как взять принесённую им книгу и раскрыть наугад, но раскрылась она – на Благодатном огне. И чтобы справиться с нахлынувшими переживаниями, усмирить совесть, Щербатов повернулся к Наташе и сказал искренне:
– А ведь, правда, здесь, наверно, без дураков.
– Это вы о чём?
Щербатов прошёл и сел к столу:
– Да всё об этом, об огне… Раньше следовало бы знакомиться. Только ведь давать в общеобразовательной школе «истины» на предположениях, не проверенные, не доказанные – никак нельзя.
– Марксисты на этом и строят отрицания… Впрочем, давайте, Петр Константинович, перекусывать, иначе и аппетит не ко времени расстроим.
– Вы, Наташа, молодец, упредительны… А как ваш доклад прошёл?
– Доклад, что доклад – сколько их было. Всё ладно. – Не садясь, возле стола она трижды перекрестилась, и только после этого села, продолжая разговор: – Вы из записок игумена главное не воспринимаете. Это подробный документ образованного русского человека, побывавшего на Святой земле. Тогда ведь пешими шли – не прогулка при луне! А игумен Даниил на русскую землю впервые принёс Благодатный огонь. Это ещё и просветительский подвиг… Простите, я заговорилась. Остынут колбаски…
Однако и во время еды и чая они продолжали беседу, обмениваясь мнениями, всё больше отвлекаясь от личных дум, воспоминаний и забот.
– Что меня смущало при чтении, да и теперь смущает? – Щербатов снял пиджак, спросив разрешение, повесил на вешалку и только тогда попытался ответить на свой же вопрос, но сбился: – А что, Анна Ивановна вновь на дежурстве?
– Да. Это у нее на постоянной основе, знакомые, и работа у них такая…
– Что я хотел? Смущало, что… Люди есть люди и сегодня, и тысячью годами раньше. Могли же и тогда пыль в глаза пустить, что угодно придумать.
– Оставьте идеологию, нельзя же так жить, с постоянным подозрением! – смеясь, возмутилась Наташа. – Ко всему вы ни во что ставите иудеев. Этот народ не позволит себя за нос провести. Они всё проведали бы, до всего докопались бы правдами и неправдами, доказали бы и выставили бы у позорного столпа: «Ложь христианская!» А сегодня! В один день любую ложь раскрыли бы напоказ… Есть исторические факты, которые опровергнуть невозможно, их можно лишь умалчивать. Советская власть утверждала, что Иисуса Христа вовсе не было! Но ведь Он был – Он есть, и не опровергнуть этого…
– А вы, Наташа, можете меня заклевать, особенно в связи с этим огнём…
И в один момент застолье вдруг угасло, как если бы вдруг утрачен был общий интерес или распались взаимосвязь и понимание. Даже плечи Щербатова обвисли – напомнила о себе болезнь или сам он и вспомнил о ней. Наташа, видя перемены в его лице, так и поняла: о чем-то вспомнил – о семье, о болезни… И сама она вспомнила: вот так он выглядел тогда, при встрече на кладбище.
Прошла минута-две общего молчания – и смутная завеса как будто рассеялась. И голос его изменился до отчужденности, когда он заговорил:
