– Ну, если «Пожалуй, да», то отпарься сегодня в ванной, от тебя как от рабочей лошадки потом навевает.
– Да, конечно… К сожалению, там ванной нет.
– Хотя можно бы и благоустроиться – не Средневековье, – показалось, строго заметил отец.
– Аскетизм. Не пансионат для благородных девиц.
– Да уж… Читай, послушник. – Мать усмехнулась.
Сын прочёл молитву, после чего сели к столу.
И уже в самом начале разговора Илья понял, что родителям известны все его планы и намерения.
– Я не спрашиваю, каким это образом вы всё обо мне узнали. И зачем я здесь – знаете. Поэтому наверно лучше и правильнее говорить прямо – в обморок никто не упадёт.
– А ты уже созрел, мальчик! – Мать добродушно улыбнулась. – И проникновенный – молодец!.. Выкладывай, как оно есть – прямо. В монахи, надеюсь, не нацелился, как говорит Татка?
Илья пожевал восточные сладости, отведал запашистый чаёк, и на душе как-то вдруг стало спокойно. А это значило, что готов он к любому разговору.
– Нет, мама, в монахи не влечёт.
– И то, слава богу, – проворчал отец.
– Но всё-таки я приехал, чтобы посоветоваться с вами.
– Не надо, Илюша. – Рута Яковлевна и ладошкой закивала. – Какой совет, когда ты уже решил рукополагаться!.. Но ведь это кабала, если ты даже окончишь академию. Священник не может не служить. Даже если ты читаешь лекции, служба всё равно за тобой. Ты это хоть понимаешь?
– Понимаю…
– И тебе в таком случае уже в этом году приказано жениться? – Отец и руки на стороны развёл и губы сложил в каприз.
– Да, папа… В общем, это и хорошо. Иначе распущенности не избежать – как у католиков…
– Ну, это их забота – кто на что способен. А вот ты кого сватать надумал? – Рута Яковлевна по-прежнему иронизировала.
– Да никого – никаких невест! – Теперь уже сын развел на стороны руки и рассеянно засмеялся.
– Это уже хорошо. – Отец шумно пробавлялся горячим чаем, что для него было не свойственно. – А то, думаю, привезёт поповскую Нюшку: прошу улыбаться – моя жена.
– А что, так и поступают семинаристы в спешке… И невесты на смотрины приезжают.
– Прости, Господи… всё-таки чужое стадо.
– А как же – ни эллина, ни иудея?
– Э, сын, это для неба, а для земли у каждого племени свои достоинства и нравы… Так что, наверно, сваху нанимать?
– Не надо. Да и не решено пока, – притормозил Илья.
И только после этого начал излагать свои планы, уже обговоренные с Павлом Осиповичем и большей частью известные родителям, видимо, от него же.
– Послужить своим, помочь своим – это ведь большое дело, даже, может быть, дело всей жизни. Так я на это и смотрю, – заключил Илья.
– И ты убеждён, что твоя помощь так уж необходима «своим»?
– Кому-то и необходима, – тихо ответил сын. – У самого была бы душа живая, а омертвевшие найдутся. Одного из пропасти вытащить – уже дело… Я много об этом думал. Но не нахожу во внешнем мире иного приложения своим духовным силам. Нет для меня дела, которое обернулось бы идеей. И как подумаю об этом – уныние гнетет… – И усмехнулся болезненно. – Вот и с невестой: как быть – не удумаю!
– Такой сокол! Только руку подними – на каждом пальце повиснут. Выбирай любую, но поверь – лучше из своих. Своя не помешает дело делать и жить…
Весь долгий вечер пили чай, перекусывали и говорили весьма доброжелательно, с пониманием друг друга. И только Борис Аврамович отмалчивался и хмурился.
* * *
Оставшись один в своей комнате, ближе к полуночи, в душе своей Илья как будто притих – переживал возвращение в детство и юность. Ведь в этой комнате прошла вся его жизнь, стало быть, вся жизнь в образах и предметах здесь – всё твоё, всё ты… И он тихо ходил по комнате, прикасался ко всякой вещи рукой, но ощущение было такое, что всё здесь уже не твоё, постороннее, от чего ты давно ушёл… Затем Илюша перебирал книги, и книги воспринимались далёкими, посторонними, если не чужими в чужом кабинете. И что не менее странно, из головы не уходила без претензий диванная на первом этаже у отца Павла… И только далеко за полночь Илья понял, что он прощается со своей комнатой…
