Проводив гостя, дымя сигаретками, подруги укутались толстым пледом, в обнимку уселись на диванчик перед открытым окошком лоджии, любуясь западающей за изломы городских крыш дневной звездой. Лица их разгладились, помолодели. Это звезда-солнце своим предзакатно-персиковым лучом отразилась в них. И каждая, вспоминая яркие события своей дружбы, чувствовала себя немного черепахой и немного змеёй. И в этом вечернем дивном молчании, когда стихает даже ветер, намаявшийся за день, два женских голоса в унисон произнесли «а помнишь!» и тут же счастливо рассмеялись.
2018
Через открытую форточку в тихую скромную квартирку сочилось томное весеннее утро. Пахло талым снегом. Капель выбивала стаккато на оконном карнизе. Даже автомобильная возня по оживленной городской улице сегодня не казалась агрессивной. Солнечные блики скользили по остекленным дверцам серванта, вспыхивая внутри на острых гранях хрусталя.
Петр Петрович, пребывая в самом лучезарном расположении духа, вернул на полку до блеска начищенные полуботинки и отправился в ванную бриться. Он был абсолютно уверен: ничто и никто отныне ему не помешает наслаждаться счастьем. Матушкино монотонное ворчание едва доносилось из кухни и нисколько не раздражало. Её репертуар за последние сорок лет не изменился. Анна Петровна гордилась своим философским изобретением, некой «доброй народной мудростью»: умные учатся на чужих ошибках, а глупые – на своих. Те, кто вообще никогда ничему не учится, относятся к подотряду «дураки».
Собирая сына в седьмой раз в загс, она отпаривала утюгом его парадную белую сорочку, туго накрахмаленную по случаю очередной женитьбы, и привычно выговаривала:
– Сколько можно наступать на одни и те же грабли? У меня такое впечатление, что ты, как встал на них в двадцать лет, так и не слезаешь с тех пор. Как назвать человека, который всю жизнь получает по лбу рукояткой, но без своих грабель и шагу не ступит?
– Не стесняйся, мамочка, называй всё своими именами. Звание дурака, впрочем, в фольклоре не такое уж и оскорбительное! – пробурчал Петя под нос, густо намыливая лицо стареньким помазком.
– Так эти сказки сами дураки про себя сочиняли, а в реальной жизни всё гораздо сложней, – вздохнула мать. – Объясни, для чего снова жениться? Может, достаточно? Валерия – не пара тебе! Услышь меня. Мать дурного не посоветует.
– Люблю! Люблю опять, как в первый раз! – напевно воскликнул сын, доставая из чехла строгий тёмно-коричневый костюм, шитый ещё в канун предыдущей свадьбы.
– Любишь! Слышала не раз. Как же! Ох, Петруша, не заботишься о своей репутации, – снова укорила Анна Петровна. – Уважаемый человек, директор районной библиотечной системы, а в жены выбрал простую маникюршу. Ей тридцать пять лет! Понятно, родителям лишь бы сплавить дочку, вот и вцепились в Петра Музыку. А ты и рад.
– Я и сам как-то не мальчик. Ты не заметила, что мне уже сорок два? – степенно ответил сын на нравоучения, освежая бритые щеки «Шипром» из матушкиных доперестроечных запасов.
Жених рассовал по карманам пиджака носовой платок, телефон, расческу, тощий бумажник. Мать, закончив манипуляции с упрямой рубашкой, передала утюг сыну и достала из комода коробку со швейными принадлежностями. Нацепив на кончик носа очки, она вдела нитку в игольное ушко и принялась пришивать к строгому черному платью праздничный белый воротник, связанный крючком собственноручно.
