— Не зевай. — Пашка толкнула меня в плечо, указав на идущего вдоль линии круга целителя.
Я стиснула зубы и направилась следом, глаза то и дело возвращались к влажному от крови и дождя камню, к неподвижному телу на нем. Палач переступил соляную черту, перекинулся парой слов с седоватым старичком в клетчатой рубашке, хлопнул по заду замешкавшуюся женщину. Высокий мужчина с перекатывающимися под кожей мускулами, с темными волосами, пронзительными голубыми глазами и ленивой улыбкой. На вид — чуть больше сорока, из той породы мужчин, что нравятся всем женщинам без исключения. Из тех, кто обладает первыми красавицами и заставляет таких, как я, кусать от зависти подушку.
— Рад видеть. — Палач протянул парню руку, от улыбки на его щеках обозначились ямочки, в чертах лица, в линии губ появилось что-то неуловимо знакомое, при взгляде на этого мужчину, мне вспоминался экран черно-белой «Радуги» и лица актеров. — Гости в Пустоши редки.
— Эээ. — Молодой целитель пожал широкую ладонь и отчего-то смешался. — Я… мы…
— Мы идем по следам Тура Бегущего, подвия с севера, — оттеснила пасынка змея.
— Низшие в помощь. — Улыбка осталась такой же безупречной, даже когда он посмотрел на меня.
— Вообще-то мы рассчитывали на вашу. — Пашка по-змеиному оскалилась.
— В своих странствиях, — Мартын торопливо открыл рюкзак, достал желтую тетрадь, — Тур бывал и у вас, — парень зашуршал страницами, — «Стёжка на двадцать дворов».
— Ну, уже давно поболе. — Мужчина поймал кинутое кем-то полотенце и стал вытирать шею, на мягкой светлой ткани оставались красно-кирпичные полосы. — Так что вы хотите от меня?
— Он останавливался тут на ночлег, может, вы знаете, у кого? — спросила я.
— Откуда? — Мужчина отбросил покрасневшую тряпку в сторону. — Я тогда еще не родился.
И в этот миг, когда улыбка палача стала нарочито сочувствующей, лежавший на камне орол шевельнулся. Вдохнул, хрипя, словно старый засорившийся пылесос, и заорал. Почти беззвучно, так же, как умирающий старик на Заячьем холме.
Мое сердце заколотилось, воздух никак не хотел наполнять легкие. То, что я видела, было за гранью понимания, за гранью добра и зла. Липкие кишки елозили по земле, собирая черную золу, а орол продолжал цепляться за жизнь.
Конечно, они об этом знали, потому и не торопились покидать лобное место. Сюрпризом это стало лишь для человека.
— У нас обширная программа, — то ли похвастался, то ли предостерег палач.
— Тогда не будем отвлекать. — Пашка с сожалением отвернулась от алтаря и легонько толкнула Мартына. — До заката как раз успеем в Подгорный.
Целитель заморгал, словно пробуждаясь от сладкого сна, в котором продолжала литься кровь и слышались стоны. Не будь с ними человека, они бы остались.
Змея слышала стук моего сердца, чувствовала панику, загнанной птицей бьющуюся в моей голове. Она знала, как хрупко человеческое самообладание. Если сорвусь и побегу, они не смогут противиться инстинктам, они кинутся за добычей. Не исключено, что целитель и явидь присоединятся к охоте. Именно поэтому меня так долго не пускали в filii de terra. Дети контролируют себя куда хуже взрослых, а я так долго училась не быть добычей, не чувствовать себя ею.
Но иногда даже этого было мало. Как сейчас. И Пашка отступала, а закинувший на плечи рюкзак целитель следовал за ней. Пусть с сожалением. Это было сродни оттаскиванию падальщика от свежего трупа, тяжело и бессмысленно. Но именно эта бессмысленность и происходила.
