И веселье начало набирать обороты. Вишнёвая наливка, разлитая сначала по бутылкам, а теперь по чарочкам, оказалась ох как хороша!
«До чего же душевно поют! В Сибири тоже поют, но как-то не так. Сколько шуток, добрых и очень забавных. А уж пожеланий-то мне отсыпали щедрой мерой! Вот, если все сбудутся? Нет, пусть сбудется то, которое от Валентины, там что-то про любовь взаимную до скончания века. Или света? Нет, кажется, всё-таки века. Ну, надо же, вспомнить не могу, как это там дословно. Надо будет записать. Какие они все милые, я их всех люблю, очень-очень! Сейчас схожу за вишнями и скажу им об этом. И принесу блокнот, буду песни записывать. Ой, а чего голова закружилась? Наверное, душно здесь. Выйду на кухню».
Косте досталось место наискосок от Маши. Как ни старался он не смотреть на неё, девушка почему-то всё время попадала в поле его зрения.
Маша ничего не пила, почти ничего не ела, только время от времени прихватывала ложкой из блюдца вишенку.
Странно как-то лакомится наша Мария Петровна, очень странно, подумал Костя. Консервированные вишни стоят на столе в баночках. Почему она ест из блюдца, ведь из баночки брать скользящие ягоды гораздо удобнее? Кстати, а откуда она накладывает их в это блюдце? Банка-то с консервированными вишнями, что стоит прямо перед ней, совершенно не тронута?
И вдруг, как молнией шандарахнуло – чёрт побери! наливка!
Вишни закончились. Девушка, прихватив пустое блюдце, направилась в кухню. Костя вышел следом за ней.
– Мария Петровна, позвольте полюбопытствовать, где ягодки берёте?
– Вот здесь, – простодушно ответила Маша и показала на стоящую в углу бутыль.
– Ну, и как они вам?
– Вкуснятина! – она даже зажмурилась, демонстрируя высшую степень наслаждения.
Но хмель уже забродил в организме, совершенно не подготовленном к его приёму. Маша пошатнулась и уселась на лавку, глядя на Костю ничего не понимающими глазами.
– Значит так, – произнёс Костя, встряхивая бутыль перед её лицом и постучав по стеклу согнутым пальцем.
– Это – нельзя! Мария Петровна, вы меня слышите? Это – нельзя! Этот хмель похлеще спирта будет! А теперь одеваться – и на воздух! На воздух! Вы всё поняли?
Маша поняла всё. Она поняла, что этот наглый Костя (а какой же он ещё, если заставляет её, Машу, постоянно думать о нём?) отобрал у неё вкуснятину! Ему что, Машиного покоя мало?
– Отдай ягоды! – насупив брови, приказала девушка, перейдя на «ты». Топнула ногой. – Отдай, кому говорю?!
Ошарашенный Костя протянул ей бутыль:
– Возьмите.
– Так-то лучше, – Маша обеими руками прижала бутыль к себе – вдруг опять отбирать начнёт! – и покосилась на Костю.
Но тот стоял, привалившись плечом к дверному косяку, скрестив на груди руки, и на бутыль, похоже, больше не посягал.
Может, он тоже хотел вишен? Она из подлобья посмотрела на Костю и протянула ему ёмкость:
– На, ешь, мне не жалко. Здесь и тебе, и мне хватит.
– На двоих, значит? – расхохотался тот.
Лучше бы он этого не делал. Маша обиделась и передумала делиться. Есть вишни она передумала тоже.
Ишь, смеётся, стоит! Весело ему! Я тоже веселиться буду! Ему назло! Как же в белорусских сёлах веселятся? Наверное, как и везде. А везде-то как? А, вспомнила! Пляшут, поют частушки и кричат тоненьким голосом «И-и-и!».
А какую частушку им спеть?
Маша знала их много: и из фольклора, и так слышала. Но как на грех в её хмельной голове вертелась только одна, очень неприличная. Её всегда пела тетя Валя, которая приходила в гости к соседям напротив. Это в Сибири было, Маша ещё маленькая была тогда.
