На следующий день проверяющая тетради Мария и проверяющая анкеты Ада Васильевна остались в учительской одни.
– Мария Петровна, – елейный голос директора был основательно пропитан соком анчара. – Будьте так любезны, объясните, что вы тут про рабов каких-то невразумительное что-то написали?
Мария посчитала заданный ей вопрос шуткой и тоже позволила себе пошутить:
– А вы у Чехова спросите, он вам объяснит вразумительнее.
Она совсем забыла, что у Ады Васильевны чувство юмора полностью атрофировано, и не сразу поняла, что вопрос-то был задан как никогда серьёзно.
– Причём здесь Чехов? – совершенно искренне удивилась литератор с почти сорокалетним стажем и гневно потрясла анкетой. – Ведь это же вы, Мария Петровна, написали!»
Мария закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Всё! Это конец! Это свыше её сил! Она больше не сможет работать в этой школе! Она больше не сможет работать в школе вообще! Ни в какой! Она не хочет! Она очень устала. «Карету мне, карету!»
Интересно, поверила бы ныне покойная Людмила Яковлевна в то, что такое возможно? Конечно, нет. Мария и сама бы не поверила, не приведи её судьба в эту школу. Да разве может быть такое, чтобы человек при почти нулевом интеллекте и при полном отсутствии элементарной порядочности самодурствовал более двадцати лет на руководящем посту, а весь коллектив стоял перед ним на коленях? Да что там стоял – ползал!
Нет, не поверила бы в это Людмила Яковлевна, потому что в Крюковской средней школе при тоталитарном коммунистическом режиме была настоящая демократия.
А вот в этой школе, которая давно уже находится в как бы демократически преобразованной России, царил настоящий сталинский режим. Здесь не было директора, здесь был диктатор!
Коллектив? А его тоже не было. Была свита, которая играла короля.
Каждому поколению – свои испытания. На поколение родителей Марии выпала война и все послевоенные лихолетья. Война прошлась и по Сибири. Пусть здесь не взрывались бомбы, не свистели снаряды, но мужиков значительно поубавилось. Их рабочие места пришлось занять женщинам, девушкам, подросткам.
***
Семнадцатилетнюю Аню Зимину и двадцатилетнего Петра Гордеева судьба свела на лесосплаве уже после войны.
Ох, уж этот Пётр Гордеев… Не одна подушка была полита девичьими слезами, не одна девчонка грезила разбитным парнем. Шутник и балагур, отчаянный хулиган, он был, может, и не так красив, но чертовски обаятелен, этот Пётр Гордеев. А когда он играл на гармошке и пел своим бархатным голосом, таяло сердце самой неприступной красавицы.
Только выбрал Петр Гордеев почему-то Аню Зимину, застенчивую и совсем не красавицу. Судьба.
Худенькая, небольшенькая росточком, Аня наравне со всеми катала тяжелые бревна и связывала их в плоты. Работа не из легких, но платили за неё хорошо, а это было главным – девушке нужно было поднимать двух младших братьев. Отца, подавшегося в Черемхово на заработки ещё до войны, завалило в шахте, а мама умерла год назад от заражения крови – сторож леспромхозовской конторы, где она работала уборщицей, неудачно выдернул ей плоскогубцами больной зуб.
Петр на Аню не обращал никакого внимания до того несчастного случая, когда девушка, поскользнувшись на мокром бревне, упала в ледяную воду.
Он вместе с бригадиршей Катериной был в то время на другом конце плота и самого падения не видел. Услыхав крики, подбежал, растолкал столпившихся баб, дико орущих и бестолково пытающихся помочь Ане. Она барахталась в воде и никак не могла ухватиться за мокрый шест, который протягивала ей пятидесятилетняя тетка Варвара. Сильное течение уже начинало затягивать девушку под бревна.
