Участковый был с похмелья. Петр сбегал в ближайший магазин, купил чекушку, поведал участковому о своем горе, и теперь они уже вдвоем бегали вокруг роддома. Сделав пару кругов, присели передохнуть. Хороший мужик, этот участковый! Сочувственный!
– Ты только вникни! Я заглянул в коридор, а они, в белых халатах которые, кофту какую-то рассматривают! И это в то время, когда моя баба родить не может! – негодовал Петр, выливая остатки водки в алюминиевую кружку. Её Петр взял «на время» по совету участкового в коридоре роддома – стояла на крышке бочки с привозной водой.
– На, дёрни!
Участковый дёрнул, вник, тоже осудил рассматривающих кофту в такой ответственный момент, посочувствовал Петру, вздохнул и пустился вслед за ним в очередной забег.
К великому счастью их обоих, Аня, наконец-то, разрешилась девочкой. Эту радостную новость вынесла на крыльцо та самая старая санитарка. Петр и участковый стали обнимать её и друг друга. Потом новоявленный отец захотел немедленно увидеть свою дочь и показать её участковому, теперь уже своему другу до гробовой доски. Он настойчиво требовал, чтобы его пропустили в роддом, грозился выломать дверь и даже пытался привести угрозу в исполнение.
Дверь была сделана на совесть и Петру не поддалась. Хитроумный план Петра проникнуть в здание через окно участковый решительно не одобрил, а также отверг очередную попытку достучаться через дверь до совести тех, «в белых халатах которые».
Он поставил на перила крыльца взятую «на время» кружку и увел счастливого, но ещё не совсем спокойного отца подальше от роддома.
В том же ближайшем магазине они купили ещё одну чекушку, поделились своей радостью с продавщицей и пошли в гости к другу участкового, тоже участковому, только на другом участке. Пусть и он порадуется, что у Петра родилась дочь!
***
Счастливый Петр ежедневно навещал своих «девок», а в день выписки уже с самого раннего утра сидел в тесном коридорчике и с нетерпением поглядывал на часы. Старая санитарка, та самая, принесшая ему радостную весть о рождении дочери, на сей раз принесла ему домашнюю булочку и стакан чая. Присела рядом. Петру было стыдно за то, что он тогда доставил ей столько хлопот, но женщина улыбнулась и сказала:
– И, милок! Да чего я тут за пятьдесят-то годков работы не насмотрелась! Всяко быват. Быват, и участкового зову, как вот с тобой тады. По 02 не звоню. Пошто вас, папаш будушших, радости-то лишать? Из 02 которые, ежлиф приедут, живо в кутузку свезут. Оне не Иван Иваныч, оне с вами не станут тут скакать. А хто вам в клетку весточку об дитятке вашем нарожжанном принесет?
Я, милок, Иван Иванычу звоню. На работу. Ежлиф там нет, домой звоню. Раньче-то, када у ево телефону не было, я пешком ходила. Он недалече живет, за углом. Один токо Иван Иваныч и бегат с тут с папашами полоумными. Када имя есть кому поплакаться, оне не буйствуют.
– А он не того? – Петр щелкнул себя по кадыку. – Не сопьётся?
Ему очень не хотелось, чтобы душевный, все понимающий Иван Иваныч спился, спасая «полоумных папаш» от клетки в кутузке, а то и от реального срока за хулиганство. Ведь неизвестно, как повел бы себя сам Петр, начни те, из 02 которые, скручивать ему руки и заталкивать в свою машину. Хотя почему неизвестно? Очень даже известно – в драку бы с ними полез! Вот тебе и небо в клеточку. А кто бы тогда сегодня забирал его Аню и доченьку? И как бы они потом жили без Петра?
