Часов в одиннадцать они ушли. Такое чувство, что Катюша рада была бы на ночь остаться и спать в моей постели. Греть об меня ноги холодной мартовской ночью. Ну уж нет!
11 марта, пон.
На кухне романтично-сумрачно в ранний час. Налил себе крепкого чая и сел у окна. Видимо, похолодало: падает снег. Будто Новый год, и, как дите малое, ждешь чудес, которых никогда не было. Ничего не менялось в суматохе. А вот в тишине жизнь поворачивалась на сто восемьдесят градусов, и сносила со всех ориентиров.
В универ не хотелось, да что я там забыл? Приходил, отсиживал несколько пар и уходил. Друзей не нажил, есть хорошие знакомые. С Лин или Сеней могу увидеться и дома. Нравилось, конечно, пить чай в столовке. Особенно уютно, когда день пасмурный или дождливый. Или когда в универе прохладно – чай вкуснее в сто раз, и хоть немного просыпаешься.
Еще я полюбил гулять по городу на большой перемене. Когда погода солнечная и на улице тепло, конечно, приятнее, но и в дождливой осенней или весенней погоде есть свои прелести, как в ощущении потерянности и одиночества. Идешь себе по городу, любуясь унылым пейзажем после нудной лекции. Всматриваешься в лица прохожих из-под козырька кожаной кепки, ища знакомых или изучая случайных встречных. В плеере играют Оasis или Pink Floyd, и от этой музыки становится теплее и светлее.
Сидеть на лекциях тоже весело, особенно если есть, чем заняться: написать новый стих, послушать музыку, порисовать, посмотреть в окно. В общем, иногда студенческая жизнь мне нравится. Если б еще не вставать в такую рань и не давиться в транспорте в час-пик, было бы отлично.
12 марта, вторн.
Сенька разул мне глаза. Оказывается, Энди не сам ушел из группы – его попросил Данчер. Мой дорогой друг, лучший на свете Данчер. Ему хотелось поддержать меня, когда я с позором вернулся в родной город. Он понимал, как мне паршиво и одиноко, как важно мне вновь поверить в себя и вернуться к музыке, чтобы отвлечься от мелодрам. И все об этом знали: и Дэн, и Лин, и Риз. Все, кроме Астахова – тому сказал сам Энди на сходке у «настоящих людей». А он сболтнул мне. Прикольно за ним наблюдать, когда он понял, что проговорился: будто щенок плюхнулся в лужу и окатил водой сидящую рядом кошку.
– Дрох, ну ты не переживай…
Теперь ясно, почему Энди на меня окрысился. И видит Бог, я не хотел наживать себе врагов, не хотел переходить кому-то дорожку или кого-то теснить. Мешать чьему-то творческому самовыражению.
– Ну че, как Мастейн из «Металлики», – продолжил Астахов, ерзая в скрипучем кресле, – соберет свою банду, все у него будет.
А у меня разве не было бы? Разве я не смог бы все сделать сам? Но прийти к Данчеру и навешать на него всех собак за добрые дела и искреннее сочувствие я бы не смог. Мне действительно нужно было тогда вернуться к ним. Почувствовать, что я еще на что-то годен, что я чего-то стою и кто-то в этом городе мне рад. Это было необходимо. По совести, я никогда не думал ни о Даньке, ни о группе. Остался в Питере, потому что захотелось, потому что нечего было терять. Группа – это здорово, мы друзья навек, но главным для меня была музыка, и ее я мог играть с кем угодно. Данька никогда не планировал переезжать в другой город. Слава и деньги его не пленяли, да и не верил он в это. Надеялся поднять культурный уровень там, где родился. Он пожертвовал классным гитаристом, чтоб самооценку мою из-под плинтуса вытянуть, а я вместо благодарности намыливаю лыжи – сольник буду записывать, адью, ребята!
