11 февр., пон.
В окно заглядывает рассвет. Мутч, естественно, спит. Я тихо иду на кухню и ставлю чайник. Как-то спросил Лану, что она делает, если по ночам не спится. Она ответила, пьет чай и пишет стихи. Ее стихи прекрасны, сравнения точны, а образы бездонны. Мне никогда не написать таких. Наверное, потому, что я не был настолько один. Неужели талант отнимает другие радости жизни? Она всегда знала, что одна, я же сталкивался с одиночеством время от времени.
Она снилась мне сегодня. Чудесный сон, и в то же время выбивающий из колеи, как обычно. Она – в длинном светлом платье, с венком ромашек на голове, босиком – шла по Невскому. Такая светлая в черно-серой толпе, будто лесная фея на асфальтовой равнине. Ветер трепал густые локоны и с каждым ее шагом Невский порастал ярко-зеленой травой. Она будто расстилала за собою покрывало. Толпа вдруг исчезла, остались только она и лужайка, залитая солнцем. Тогда я и проснулся.
Посидев еще немного на кухне, я тихонько взял в комнате шмотки, чтобы не будить Мутча, оделся и вышел из дома. Странно и занятно идти по городу в семь утра. Мороз в воздухе стеклом – ни ветерка. До занятий еще полтора часа. Можно дойти до универа пешком.
Я так жду весну! Ее запах настойчиво пробивается сквозь остекленевший воздух. Данчер сто лет назад написал песню на английском «It’s Spring Again – I’m Young Again». Мы валялись со смеху, когда он ее пел под гитару. Вот и я по старой привычке связываю весну с переменами.
12 февр., вторн.
Вечером к нам зашла Линда. Принесла торт – лечить меня от хандры. Она, как всегда, жизнерадостна, что не очень вяжется с ее готическим имиджем. Мы слушали «Сплиновский» «Гранатовый альбом», вливая в себя чай.
– Дрон, от этого нытья тебе лучше не станет.
– Кума, не навязывай мне свои загробные серенады.
Мутча веселил наш разговор. Линда все-таки обалденная девчонка, хотя мы очень разные. Если бы меня спросили, с кем мне было тяжелее всего расстаться, когда я уезжал в Питер, я бы ответил: с Лин и с Данчером.
– Играешь где-нибудь? – подмигнул я.
– В «Фантоме». Слышал?
Я помотал головой.
– И славно!
– Что, чудики в черных сутанах, увешанные «анкхами» и раскрашенные, как жрицы любви?
Линда швырнула в меня ложку. Я поймал ее на лету.
– Очередной псевдоготический бэнд с ломаным английским и девичьими завываниями? – не отстал Мутч.
Лин сказала, что нам не удастся ее разозлить, как бы мы ни старались. Она относилась к тому замечательному типу людей, общение с которыми всегда в радость, а молчание не тяготит (за исключением утра после ее дня рождения, но это единичный случай).
Часов в девять Мутч куда-то ушел.
– За дозой? – шепнула Лин, когда за ним закрылась дверь.
– Не волнуйся, он не прячет дурь в моей квартире, – улыбнулся я.
– Можно подумать, ты искал!
Не нашелся с ответом. Когда молчание затянулось, я признался, что люблю, когда Лин меня навещает, и попросил ее заходить почаще.
– Дронов, ну тебя, вечно ты меня смущаешь!
– Извини…
Посмеялись, а потом стали говорить обо всем на свете, как ни в чем не бывало. Разве можно чувствовать себя одиноким, когда тебя окружают такие люди?
18 февр., пон.
Выходные прошли ужасно: так надоело лежать дома, захлебываясь кашлем! С удовольствием потащился в универ. Погода почти весенняя, свежий воздух мне на пользу.
В универе встретил Арсения. После лекций зашли ко мне, я накормил Сеню обедом собственного приготовления, далеким от совершенства, но гость неприхотлив. Мутч уехал на выходных, решил вернуться домой.
