Сьюзен встала.
– Мне кажется, это была самая счастливая ночь в моей жизни! – воскликнула она. – Обожаю музыку, – добавила она, пылко благодаря Рэчел. – Она как будто говорит то, что мы сами сказать не можем. – Сьюзен нервически хохотнула и посмотрела на окружающих с особой сердечностью, точно хотела что-то сказать, но не находила слов. – Все так добры, так добры… – произнесла она и тоже ушла спать.
Веселье кончилось внезапно – как это всегда бывает. Хелен и Рэчел в плащах стояли у подъезда, высматривая экипаж.
– Полагаю, вы понимаете, что экипажей не осталось, – сказал Сент-Джон, который выходил на поиски. – Поспите здесь.
– Нет-нет, – возразила Хелен. – Мы пойдем пешком.
– Можно и нам с вами? – спросил Хьюит. – Мы не можем лечь спать. Представьте, каково лежать среди подушек и смотреть на умывальник в такое утро. Вы вон там живете?
Они уже шли по аллее, и Хьюит, повернувшись, указал на бело-зеленую виллу на склоне холма, которая стояла как будто с закрытыми глазами.
– Это там не свет горит? – встревоженно спросила Хелен.
– Это солнце, – сказал Сент-Джон. На каждом окне в верхнем ряду пылал золотой блик.
– Я испугалась, что это мой муж до сих пор читает греков. Все это время он редактировал Пиндара.
Они прошли через город и свернули на дорогу, круто поднимавшуюся вверх, – она была видна уже совсем ясно, только обочины терялись в тени. Говорили они мало – и от усталости, и оттого, что в утреннем свете чувствовали себя немного потерянно, – зато они глубоко вдыхали восхитительно свежий воздух, который, казалось, происходил из совсем другого мира, чем воздух полудня. Когда они подошли к высокой желтой стене, где от дороги ответвлялась аллея, Хелен выступила за то, чтобы отпустить молодых людей.
– Вы уже и так ушли слишком далеко, – сказала она. – Идите спать.
Но им явно не хотелось никуда идти.
– Давайте немного посидим, – предложил Хьюит. Он расстелил свой пиджак на земле. – Посидим, поразмышляем.
Они сели и стали смотреть на бухту. Было очень тихо. Море подернула легкая рябь, на нем начинали проступать полосы зеленого и синего цвета. Кораблей пока видно не было, только пароход стоял в бухте на якоре, похожий в тумане на призрак; он издал один истошный вопль, и опять воцарилась тишина.
Рэчел заняла себя тем, что собирала один за другим серые камешки и складывала их в пирамидку. Она делала это очень спокойно и сосредоточенно.
– Так ты изменила свой взгляд на жизнь, Рэчел? – спросила Хелен.
Рэчел добавила очередной камешек и зевнула.
– Не помню, – сказала она. – Я чувствую себя, как рыба на дне моря. – Она опять зевнула. Никто из этих людей не был в силах испугать ее здесь, на рассвете, даже мистер Хёрст не вызывал у нее никакого напряжения.
– Мой мозг, наоборот, – заявил Хёрст, – находится в состоянии необычной активности. – Он сел в свою любимую позу – обхватив руками согнутые ноги и положив подбородок на колени. – Я все вижу насквозь, все без исключения. Для меня в жизни тайн больше нет. – Он говорил с убеждением, но явно без расчета на отклик. Сидя рядом и чувствуя себя столь непринужденно, они все равно казались друг другу лишь тенями.
– А там внизу все эти люди сейчас ложатся спать, – мечтательно начал Хьюит, – думая каждый о своем. Мисс Уоррингтон, наверное, стоит на коленях; Эллиоты слегка встревожены: для них запыхаться – большая редкость, поэтому они хотят как можно скорее заснуть; потом еще этот тощий юноша, всю ночь танцевавший с Эвелин, он ставит свой цветок в воду и спрашивает себя: «Это любовь?» – а бедный Перротт, скорее всего, вообще не может заснуть и для утешения читает свою любимую греческую книжку; остальные же… Нет, Хёрст, – заключил он, – никакой простоты я не вижу.
