Выдал Дусю «неудачно» замуж брат её матери, дядька Трофим Шевченко – не было другого выхода для неё и двух старших сестёр. Он на время взял на себя попечение над ними после смерти родителей. В семье он был, как бы сейчас сказали, самый крутой – с самим Лениным делами заворачивал в революцию. В музее, что на Красной площади в Москве стоит, теперь, может, и не стоит уже, о нём при Советах кое-что было. Неизвестно, будут ли хранить что о революции – другое отношение к ней… – произносит в раздумье Ульяна, – И чо только история с народом не выкамаривает! Вот так живёшь, живёшь и помрёшь не понявши. А как вы думаете?
От неожиданного обращения пожимаю плечами. Ей показалось, что могу ответить. Нет, не могу.
Раз муж Ульяниной мамки был инвалид, то и семья бедная.
– Такого жалеть, а не любить, – говорил сам дядька. – Но это не окончательная правда, – убеждённо спорит Ульяна с жизнью, – Мамка моя добрая была, и отец негрубый. Он звал её «Дусенька моя» и очень хорошо управлял ею. Здравомысленно с ней беседовал. Старше намного был – вот и поучал. Сама нам рассказывала. Посодит её, бывало, насупротив себя и гуторит:
– Ты, Дусенька моя, с ног-то не сбивайся, не расшибайся – всего не охватишь, всех делов не переделашь. У вас, баб, и так жизни нету – одной работой живёте. Дети, дом, а тут вот колхозное строительство. Мы, мужики, политику не шибко поняли в 17-м то году, у вас на всю семью один Трофимка дорос, а вы, бабы, в кути, около печки, мира не видавши, вовсе слепые.
– Как это слепые, Вань?
– Душой баба живёт, детями. Счастливая, что замуж выходит, а потом, как белка в колесе. Мужик – в крепости – вы и того хуже. Ваши-то самые главные во всём мировом устройстве. И никто вас из них не вызволит – ни Бог, ни революция, ни власть. Хорошо, коли муж человеком будет, а то пропадёт вот такая ягодка, как ты – жила не жила, была не была – потомство оставила – вот и всё.
– А зачем ты мне это говоришь? Кто работает, тот живёт, – отвечала она с алтайским гонором.
– А чтобы зрячая была, без толку не гоношилась. Про работу да жизнь ты правду сказала.
– А попадья, а учительница в школе тоже так живут?
– Тоже. Выше бери. И царица сама так-то живала. Мужик – тягловая сила, а баба – становая. Ты в глаза людям заглядывай – всё по глазам прочитаешь, голубушка моя доверчивая. А я тебя не обижу. Много в жизни повидал – есть в тебе доброе зёрнышко.
– Какое, Вань?
– То и любо мне – душа милосердная, из которой и доля твоя женская вырастет, дорогая моя Евдокеюшка!
– Чо ж она из души что ли растёт? Вон у нас тятя с матушкой померли… Это как?
– Это обстоятельства… Всё перемелет душа. А земля родная, что надо, подаст!
Не всё так оказалось потом, что предсказал Ульянин отец.
глава 9 Змеиногорск. Богатства Алтая
С начала тысячекилометрового пути кануло несколько часов. Позади – его пятая часть. За окнами лениво меняются окрестности Змеиногорска, старинного и громадного, по давним меркам, а сегодня районного уровня города. Пробираемся по пыльной просёлочной дороге – до хороших всё ещё не доехали. Но Ульяна неплохо переносит даже такую езду. Разговор и впрямь помогает!
– Здесь, в городе, есть музей истории горного дела Акинфия Демидова, – это раздаётся голос беспокойного пассажира, привлечённого последней фразой.
Он просовывает к нам голову между спинками сидений. Мы реагируем – поворачиваемся. Наш человек – молчать не может!
