– Любимый учитель, – прошептал Джо Ди-Пьетро, водя ручкой по странице. – Замечательно. Я сейчас подойду к вам, сэр.
Один из полицейских посмотрел в нашу сторону:
– Заканчивай, Ди-Пьетро. Он еще ребенок.
– Ага, ага. Не беспокойтесь. – Репортер попятился, яростно что-то записывая. – Сколько тебе, шестнадцать?
– Семнадцать.
– Да, хорошо, просто отлично. Ты учился на спасателя в ИМКА[1]?
– Да, сдал экзамен весной. Но… – Я сглотнул. – А что насчет Десембер?
Репортер махнул рукой:
– Хочешь, напишу, что зимой[2]. Не проблема.
– Нет, – сказал я. Струйка хлорированной воды потекла по моей шее. – Я не про месяц. Десембер. Девушка, которая помогла мне. Позвонила 911. Делала непрямой массаж сердца…
– Понял, понял. – Ди-Пьетро улыбнулся, его зубы были неестественно белыми на фоне желтоватой кожи, покрытой искусственным загаром. – Следи за новостями завтра утром, парень. Это добрая история, может, даже завирусится. Нашим читателям не помешает отдохнуть от политического дерьма и вспышки сальмонеллеза из-за дынь. Понимаешь?
– Последнее предупреждение, Ди-Пьетро, – сказал полицейский, и репортер махнул мне рукой.
– Ты будешь в завтрашних газетах, парень.
Я помахал в ответ, чувствуя, как сжимается желудок. Чем дальше Ди-Пьетро отходил от меня, тем сильнее росло мое беспокойство. Вроде бы все шло хорошо, но я не мог отделаться от ощущения, что что-то не так. У меня возникло странное желание окликнуть Ди-Пьетро, выхватить у него из рук записную книжку и выбросить ее вместе со всеми остальными событиями этого утра.
Десембер
Когда слезы высохли, я встала и пошла домой. Попробовала провернуть старый бабушкин трюк – отвлечься на окружающую обстановку. Ремешки шлепанцев трут кожу между большим и указательным пальцами ног при каждом шаге. Царапины на ладонях и коленях горят. Дорожки в кондоминиуме, «вымощенные» фальшивыми камнями цвета розоватой мякоти непрожаренного тунца, контрастируют с беловато-голубым виниловым сайдингом на домах.
Все что угодно, лишь бы не чувствовать то, что чувствую.
Но тщетно.
Руки тряслись. Почему-то мне было страшнее, чем в тот раз, когда я случайно изменила реальность и в итоге потеряла собственную мать.
Я поняла, что объем истинной свободы воли, которая доступна жителям Земли, можно сравнить с чайной ложкой звездной пыли, рассыпанной во Вселенной. Люди используют ровно столько, сколько нужно для того, чтобы то, что я знаю об этом мире, работало. Настоящий акт свободы воли можно оценить по одному критерию: спас ли он жизнь или привел к смерти (как вариант, радикально повлиял на качество человеческой жизни). В этот раз я использовала свою свободу воли так, как никогда раньше. Я изменила кое-что существенное. Я спасла мистера Фрэнсиса. Не его жизнь, а ее качество.
Я пошла быстрее, травмированная лодыжка ныла при каждом шаге, но эта боль была ничем по сравнению с дикой танцевальной вечеринкой в моей голове. Мозг никак не желал привыкать к масштабным изменениям, которые повлек за собой мой поступок.
Мир в целом предсказуем, как океанский прилив. Люди тоже. Они рождаются, вырабатывают определенные моральные принципы, подвергаются воздействию средств массовой информации и развлечений, которые либо заставляют их сомневаться в себе, либо подтверждают, что нужно было следовать инстинкту. По сути, все мы нерешаемое уравнение с двумя переменными: тем, кто мы есть, и тем, что мы переживаем.
