Прости, нет, лучше отпусти.
Мой век, мой страх не мною вымышлен.
Здесь не в чести сердечный стыд,
Что третьей был главою выношен,
Над коей сто уж с лишним лет,
Глядясь и пристально и врыдчиво
В судьбу Татьянину, – поэт
Не разогнется неусидчиво.
И город не взметнет метель
Над умирающим Акакием.
Отсель она шинель, оттель —
Все то, что Гоголем наплакано.
И, знать, напрасно, возвратясь
С обедни, вдоль столов обеденных,
Здесь Достоевский шел, крестясь,
А то и морщась привередливо.
И комнатам, как тактам внять,
И разыскать слепую копию,
Чтоб, с ней обнявшись, умирать.
И подоконник тих, как подлинник.
И только женские глаза
Проснулись, выплакали, вспухли
На мылом страха выскобленный зал,
На пышную, как осень – трусость.
Не дует здесь ничем. Ничто
Мне забирается в печенки.
