Грядущая война и подготовка к ней владели всем в ставке Тэмучина. И Сархай понял, что горячее его тайное желание не будет утолено; что он попал в мощный водоворот великих событий, где человек с его личными страстями и заботами становится лишь частичкой общего потока, которым управляют лишь хан и Бог. Он устало плелся вслед за Джэлмэ, который, словно поняв его невеселые мысли, дружески сказал:
– Не печалься, купец! Понимаю: ты давно не видел своих родных, но время нас не поймет, и наши же дети осудят нас за минуты слабости. Даст Бог, одолеем эту войну, а на перевале вздохнем о наших мелких переживаниях, поживем в достатке со своими семьями. Пока же сделаем так: на днях уходит караван, и к твоим гостинцам я прибавлю свои подарки для твоих родных. Передаст их с караваном надежный человек: это и будет весточкой от тебя… Как?
– Пусть будет так, тойон! – ответил Сархай: приказ освобождает душу воина от слабости, от ненужных искушений.
– Ты же набери китайского товару, – продолжил Джэлмэ, положив руку на усталые плечи Сархая и давая тем самым понять, что и ему близки человеческие переживания, – набери товару и на семи верблюдах завтра же отправляйся обратно. Вот так…
– Слушаю! – поклонился Сархай.
– Даю тебе десяток стариков и двух-трех парней. Ты хорошенько обустрой их у назначенных бродов и перекрестков. Они должны будут встретить наших людей в нужное время и стать их проводниками.
– Слушаю, тойон!
– А теперь иди отдыхать, друг. – Джэлмэ отвернулся и, подобно хищной птице, уставился на возгорающийся багрецом горизонт округленными видением будущих сражений глазами.
* * *
Две мысли не выходят из головы, то сплетутся, как весенние змеи, то разъедутся, как ноги верблюжонка на льду. Первая, что из многих падут многие, из немногих – немногие. Это слова презревших смерть и идущих на нее. Вторая – о Джамухе. В глазах меркнет от мысли, что андай опять переметнулся на сторону врагов. При этом распустил весть, что не станет участвовать в войне. Что же на самом деле?
Если долго думать одну и ту же думу, она рождает немало новых мыслей. Если ты не сможешь заранее мысленно построить зигзаги будущего боя, угадать ловушки и выстроить их, если не сумеешь вырыть яму на пути разъяренного бегущего быка, если не обучишься делать заячьи вскидки, охотничьей птицей падать из поднебесья, ходить мягче лисы и рычать громче медведя, то вряд ли сможешь навязать свою волю неприятелю и окажешься одним из тех многих, кто уйдет с земли в землю.
Далее: картина сражения состоит из текучих, быстро изменяющихся противостояний и стычек. Только при умелом управлении этим хаосом можно все время находиться на гребне волны, а не быть погребенными этой волной. Чуть раньше или чуть позже – это поражение. Удары и уклоны хороши лишь в единственно нужный миг. Кажущаяся стихия должна быть управляемой, послушной единоначалию. Войско должно быть гибким и жестким, как плеть в сильных руках, и всегда знать сиюминутную цель внутри общей цели. Каждый арбан и сюн станут гибким и жалящим телом змеи, а не раскрутившейся на отдельные нити веревкой – тогда победишь. Вот над чем надо поразмыслить сообща, когда Джэлмэ соберет всех на совет.
Так думал хан, засыпая.
* * *
Хан пробудился до света и лежал, видя в дымоход сурта, как начинает озаряться небо. Он ценил свои утренние мысли и считал, что их дарует Бог.
В предчувствии грозных времен хан был холодно спокоен. Бейся мыслями и горячись сколько угодно, а отступить, спрятаться и обойти врага встречным маневром не сумеешь. Но разве было когда, чтоб он встречался хотя бы с равными себе по численности врагами? Нет, противник всегда превосходил его числом, все время приходилось изворачиваться, как зайцу во время облавной охоты, оставлять в цепких руках ловчих куски шкуры… Поход к подножию горы Май-Удур, неожиданный удар по ставке Тогрул-хана тоже были вынужденной мерой, диктуемой безумством отчаяния. Любой другой выбор был бы губителен.
