Обе женщины сверлили друг друга взглядом, и их взаимная неприязнь казалась осязаемой. Марше до смерти хотелось за волосы выволочь вдову из родительского дома. Но она была леди. Впрочем, иногда можно и забыть об этом.
– Мне жаль, виконтесса, – сказала она тихо. – С моей стороны было грубостью говорить так. И я надеюсь, вы простите меня. Знаю лишь, что принимаю интересы девочек, как и интересы школы, слишком близко к сердцу. Прошу вас… позвольте мне остаться.
Лизандра дернула плечом.
– Слишком поздно.
– Почему вы так меня не любите? – Марша проглотила стоящий в горле ком. – Вы всегда питали ко мне неприязнь.
– Я никогда не питала к вам неприязни. – Лизандра вскинула миниатюрный подбородок. – Просто я единственная из всего класса, кто не раболепствовал перед вами.
Щеки Марши залил жаркий румянец.
– Никто передо мной не раболепствовал.
– Правда? Все только и твердили – Марша то, Марша это. А вы их поощряли.
– Нет, Лизандра, я не считала себя центром мироздания. Просто я рождена, чтобы вести других за собой. Поверьте, слишком часто я сама об этом жалела.
– Несмотря на скромное начало, вы сделались безупречной девушкой из безупречной семьи. – Лизандра была невозмутима. – У вас были безупречные манеры, безупречная красота и безупречные перспективы, которые вы отвергли в своем безрассудном расточительстве.
Расточительно отвергла!
Лизандра говорила так, будто Марша совершила ужаснейшее из преступлений.
Марша не знала, что еще сказать. Многие годы она жила за счет того, что копила в себе силу. Но сейчас, в минуту отчаянной нужды, сила ее покинула.
Казалось, Лизандра понимала, что победила. Она подошла к маленькому зеркалу и поправила узел ленты под подбородком.
– Возможно, вы когда-то были вожаком. Но скоро вам впору будет верховодить разве что в стае обезьян.
В душе у Марши все содрогнулось. Но внешне она оставалась спокойна.
– Вряд ли меня можно назвать старой девой, – сказала она. – А хотя бы и так – это не ваше дело.
– Вот как? – Лизандра повернулась к ней: – На прошлой неделе, на венецианском завтраке, я видела начальницу школы в Гринвуде. Она провела сезон в Лондоне и, хотя и не добилась успеха, может зато похвастать безупречным генеалогическим древом. Она ведет себя так, что всем понятно – она помнит об этом. На ней была потрясающая шляпка прямо из Парижа. А вы… – Она окинула Маршу испепеляющим взглядом.
– Я одеваюсь так, как и надлежит одеваться начальнице школы, – возразила Марша. – Мне нет нужды задирать нос. Гринвуд – прекрасная школа, да, нужно отдать им должное; но и вам есть чем гордиться в Оук-Холле. Мы особенные, разве вы не видите? Есть любовь…
– Мне нет дела до сентиментальных глупостей.
– А ваш супруг их ценил.
– Он был глупцом.
– Как вы можете говорить подобное? Это был умный и добрый человек.
– Оук-Холл – это поникшая фиалка среди прочих школ, за что нужно благодарить вас и моего покойного мужа. – Лизандра стряхнула воображаемую пылинку с рукава платья. – Я велела упаковать ваши вещи, и завтра утром их доставят по этому адресу, равно как и жалованье за месяц. Мой поверенный уже сообщил новость ученицам и преподавателям.
Под веками закипали горячие слезы, но Марше удалось не расплакаться.
– Я не могу покинуть девочек…
– А придется. Это моя школа. А вы были наемной учительницей, только и всего.
– О да, так и было. Но я училась там. Вместе с вами. Неужели у вас каменное сердце? Вспомните, Лизандра, сколько раз я пыталась стать вам подругой!
