По завету Гиппократа (сборник) - страница 19



В Кисловодске, бывшем городе-госпитале, и в других санаториях немало таких дружных, спаянных многолетним трудом коллективов. Немало в них работающих и ушедших на пенсию ветеранов войны и труда, которые скромно прячут в глубинах своей памяти великие заслуги перед Родиной и народом. И лишь где-то в узком кругу начнут рассказывать что-то такое, от чего не сдержишь слезу и подумаешь: ведь перед тобой человек, совершивший подвиг.

Вот так, например, соседка моя по старому дому, Евдокия Андреевна Резникова, медицинская сестра, проработавшая в одном из санаториев много лет, а потом – в госпиталях до и после оккупации, уйдя на пенсию, скромно доживает свой век в неблагоустроенной комнатушке в одиночестве. Любит она тихие уголки городского парка, но чаще всего посещает «своих» на братском кладбище. А «свои» – это бывшие ранбольные госпиталя № 3184, в котором Евдокия Андреевна работала до оккупации Кисловодска немцами.

Но бывали случаи, когда она, вступив в единоборство со смертью, одерживала победу. А бороться за чью-то жизнь ей, обслуживающей и палату обречённых, приходилось нередко. И место в этой маленькой палате не пустовало…

Положили однажды в ту палату очередного безнадёжного. Глянула Резникова на мощи, оставшиеся от человека, прикоснулась к руке, нащупала пульс – нитевидный. Посмотрела на смуглые, обострившиеся черты паренька и вспомнила приют в селе Александровском, куда её привезли семи лет, после смерти отца и матери. Было это в Гражданскую войну. Вот такие же лица бывали у ребят, умирающих от голода. Быть может, постигла бы и её эта участь, если бы не сибирский полк.

Командир полка, весь в портупеях, с маузерами на одном боку, с шашкой на другом, вихрем облетел тогда жалкие спальни детского дома, где лежали истощённые, обессиленные дети.

– Надо спасать! – заволновался командир полка, вскочил на коня и исчез.

А через час-два появились люди в красноармейской форме с корзинами, мешками, наполненными зерном и картошкой. Спасли детей от голодной смерти бойцы-сибиряки, а сами (многие из них) полегли в боях с контрреволюционерами и интервентами…

– Надо спасать, хотя бы попытаться, – решила Резникова.

Бросилась в столовую попросить стакан молока и яйцо.

Диетсестра с ехидцей ответила:

– Может, прикажете шашлычок подать?

– Шашлычок скушайте сами! – оборвала коллегу Резникова и обратилась к комиссару госпиталя, который знал её по работе в санатории.

– Не для себя ведь прошу, для умирающего, раненного в живот.

Дали и молоко, и яйцо. И приказано было давать каждый день.

– Елдаш, есть будешь? – шепнула Евдокия Андреевна, осторожно коснувшись костлявого плеча раненого.

Больной чуть приоткрыл глаза и через узкие щели тусклым взглядом уставился на сестру.

Резникова, показав на стакан, поднесла ложку ко рту больного. Больной, стиснув рот, отрицательно качнул головой.

– Надо, хотя бы несколько ложек. – Сестра поставила стакан на тумбочку, держа ложку в правой руке, левой попыталась разжать рот.

И вдруг, злобно сверкнув взглядом, раненый осыпал сестру отборным русским матом. Резникова знала, что этот больной не говорит по-русски, а ругаться научился.

– Ишь какой, небось хорошие слова не выучил, – улыбнувшись, сказала сестра и, разжав его губы, насильно влила несколько ложек.

Где уж было выучить хорошие русские слова пареньку, мобилизованному в далёком узбекском кишлаке. А что касается мата, наверное, слышал его он каждодневно на передовой. И адресован он был озверевшим в огненных схватках фашистам.