Несколько времени медленно ходили они по опустелым улицам. Колокола перестали звонить. Серые сумерки спускались на улице, и огни начали мелькать в окнах.
– Как вы молчаливы, Нелли, – сказал наконец Ричард.
– Зачем вы непременно желали, чтобы мы пошли гулять одни, моя милая? Я вообразил, что вы хотите сказать мне что-нибудь особенное.
– Я точно хочу поговорить с вами.
– О чем? – спросил Торнтон.
Задумчиво взглянул он на свою спутницу. Он мог только видеть ее профиль – этот чистый, почти классический профиль – потому что Элинор не повернулась к нему, когда говорила. Ее серые глаза прямо смотрели в пустое пространство, и губы ее были крепко сжаты.
– Вы любите меня – не правда ли, Ричард? – вдруг спросила она с внезапностью, которая испугала живописца.
Бедный Дик вспыхнул при этом страшном вопросе. Как могла Элинор быть так жестока, чтобы задавать ему подобные вопросы? Последние две недели он боролся сам с собой – Богу известно, как твердо и добросовестно – в геройском желании отогнать от себя роковую мысль, и теперь девушка, для которой он боролся с своим эгоизмом, дотронулась своей несведущей рукою до самой чувствительной струны.
Но мисс Вэн не сознавала сделанного ею вреда. Кокетство было неведомым искусством для этой семнадцатилетней девушки. Во всем, что относилось к этому женскому дарованию, она была такой же ребенок в семнадцать лет, как в то время, когда она опрокидывала краски Ричарда и делала грубые копии с его картин.
– Я знаю, что вы любите меня, Дик, – продолжала Элинор. – Так много, как будто бы я была ваша родная сестра, а не бедная, отчаянная девушка, бросившаяся к вам и своей горести. Я знаю, что вы любите меня, Дик, и сделаете для меня все. Я желала поговорить с вами сегодня наедине, потому что то, что я скажу, огорчило бы милую синьору, если бы она услыхала это.
– Что это такое, милая моя?
– Вы помните историю смерти моего отца?
– Слишком хорошо, Элинор.
– И вы помните какой обет я дала, когда вы рассказали мне эту историю, Ричард?
Молодой человек колебался.
– Да, помню, Нелли, – сказал он после некоторого молчания. – Но я надеялся, что вы забыли этот сумасбродный обет, он ведь сумасброден, милая моя, и не идет женщине, серьезно прибавил молодой человек.
Глаза Элинор надменно сверкнули на ее друга, когда она обернулась к нему первый раз в этот вечер.
– Да, – воскликнула она, – вы думали, я забыла, потому что я не говорю о человеке, который был причиною смерти моего отца. Вы думали, что моя горесть по моему отцу – горесть ребяческая, которая забудется, когда я оставлю страну, где он лежит в своей неосвященной могиле, бедняжка! Вы думали, что никто не попытается отомстить за убийство бедного, одинокого старика – ведь это было убийство, Ричард Торнтон! Какое было дело злодею, обворовавшему его, до тоски сердца, разбитого им? Какое ему было дело до того, что сталось с его жертвою? Это было низкое и жестокое убийство, какое когда-либо было совершено на земле, Ричард, хотя свет не дает этому такого названия.
– Элинор, милая Элинор! – зачем вы говорите об этом?
Голос девушки делался громче по мере того, как увеличивалась пылкость ее чувств, и Ричард Торнтон опасался действия, какое разговор такого рода мог произвести на ее впечатлительную натуру.
– Нелли, милая моя! – сказал он, – было бы лучше забыть все это. Какая польза в этих тягостных воспоминаниях? Вы, наверно, никогда не встретитесь с этим человеком, вы даже не знаете его имени. Это, без сомнения, был мошенник и авантюрист, может быть, он уже умер теперь, может быть, он сделал что-нибудь против закона и сидит теперь в тюрьме или сослан в ссылку.
