Однако плечо и ухо ужасно саднило, и меня потянуло заскочить в бар на Сретенке напротив моего дома, чтобы чуть-чуть подкрепиться. Не меня, а Сержа потянуло, ибо сам я не люблю баров.
Первое, что я там увидал, была странная парочка: расслабленный малый, сидящий за столиком с привлекательной – просто шикарной сегодня, вдруг, – Томочкой Лядской. Расслабленный трясся, поднося стакан ко рту, а Тома (забыл вам сказать – она ведь акушерка по профессии) трогательно ухаживала за ним, была просто воплощением заботливости. По природе она «душечка», но если раньше это меня раздражало, то теперь, напротив, умилило и растрогало.
Я подсел к их столику как раз в тот момент, когда Томочка предлагала калеке куда-то идти.
– Напрасно уходите – здесь так уютно, – сказал я (ужасаясь тому, что несет этот Серж).
Томочка удивленно обернулась ко мне, я же подумал, переводя взгляд с нее на калеку (который, увидев меня, вдруг весь заходил ходуном), – подумал: что же может их связывать? Искренне жаль паралитика – не дай бог оказаться в таком положении… Еще хорошо, что я стал гренадером, а если б вот этим? – кошмар.
– Меня зовут Серж, – сказал молодой человек.
– Тезки!
– Ыыыб… – завыл он, отчаянно дергаясь, – ыыы… ты рад… какой ты…
– Я вас не совсем понимаю, – ответствовал я и, обратившись к Томочке, задал вопрос:
– А вас как зовут?
– Серж, ты что? В своем ты уме? – вскричала она ошалело, – что за шутки? Я тебя жду битый час!
Этот Серж со всеми знаком!
– Какие шутки, Томочка?
– Ну скажи, для чего ты подсунул мне этого?
Уже в тот момент, когда Серж (паралитик) так взволновался, увидев меня, в меня закралось подозренье, что дело идет об обменах, но теперь, когда сказано слово «подсунул», сомнения быть не могло – я понял, что в расслабленном сейчас сидит Серж (хозяин того тела, в котором щеголяю я…). Батюшки! – да здесь никак тройной обмен? А кто тогда во мне?
– Вам удобно? – спросил я у тезки.
– Скотина! – был краткий ответ. Еще бы, читатель, – над бедняком издевалось его собственное, такое ему теперь недоступное тело.
– Но уверяю, я здесь ни при чем. – И, обращаясь к Томочке Лядской, добавил: – Зачем ты говоришь, что я его подсунул?
– Ну как же, – зашептала она, очевидно еще ничего не понимая, – утром я просыпаюсь, а вместо тебя – этот вот, и говорит, что он – ты. Я уж было поверила… Ах. Серж, уведи меня… …Но в каком ты виде?.. Что с тобой? Господи, ухо совсем оторвали… Говорила я…
– Подожди, Томик, – потом! Сейчас я все выясню.
Томочка вышла, и я попытался втолковать несчастному Сержу, что и сам я такой же несчастный, но он только трясся в ответ. Плюнув, я вышел. В глазах калеки стояли слезы.
Совершенно безразличная мне Томочка оказалась очень по нраву Сержу. Я толком не знал, каковы их действительные взаимоотношения, но по некоторым симптомам, которые я почувствовал Сержевым телом, а также по недвусмысленному поведению Лядской, можно было уже заключить, что это сношения, и – недавние. Томочка льнула ко мне, причитала, кудахтала над моими свежими ранами, а я любовался ее некрасивым лицом, находя его чудным, прекрасным, ни с чем не сравнимым. Я, конечно, вполне понимал причины такой столь внезапно вдруг вспыхнувшей страсти, – понимал и в глубинах души посмеивался над собой; но, тем не менее, – ничего не мог сделать, был бессилен бороться с тягой тела несчастного Сержа, оставшегося теперь в одиночестве (в баре и в теле калеки), – был бессилен бороться со страстным желанием остаться с Тамарой наедине, – остаться, дабы насладить это тоже по-своему несчастное, себя (своего хозяина) потерявшее, тело тем, чего оно так исступленно алкало – Лядскими прелестями.
