Сказав последнюю реплику («Да ты просто ревнуешь»), отметив, что она ничего не слышит, завершив свое дело, я вдруг под конец сообразил, что случилось событие из ряда вон выходящее: Томочки в моих объятиях было совсем мало – что-то очень большое держал я в объятиях («Грабители, воры, уроды…» – пронеслось в голове), – огромное что-то, совершенно несоизмеримое с миниатюрною Томочкой Лядской, но той же породы. И вот, взглянув непредвзято, я убедился, что обнимаю отнюдь и не Тому, но – исходящую кошкой Марину Стефанну Щекотихину собственной персоной. А я-то кто, черт возьми? – ладно, после разберемся.
– Марина, – позвал я.
– Серж, ты совсем ошалел! Меня зовут Тамара.
Я, молча, подвел ее к зеркалу: тебя зовут Тамара? В зеркале отражались два крупных взмыленных тела – Серж и Марина Стефанна, Венера и Марс с полотна Веронезе. Томочка вскрикнула и мигом покрылась гусиной кожей. Она бросилась от зеркала на кровать, она закричала:
– Серж, это что? – что ты со мной сделал?
– Я сделал? – (неплохо сказано, читатель), – я такой же Серж, как ты Марина Стефанна.
И я стал объяснять ей то, что происходит: происходит что-то непонятное, что и со мной случилось то же, что с ней, и еще с этим расслабленным… Она вдруг закричала, заплакала, я успокаивал, обещал все уладить, переменить к лучшему и так далее, и так далее, и так далее…
Что они так все нервничают? Нравятся им их тела. А по мне можно быть, кем угодно, – хоть женщиной! – только бы не расслабленным… И тут вдруг я ощутил, как у меня отрастают груди. Мать частная!.. Что делается?! – внутренности шевельнулись, penis усох, тестикулы – тоже, что-то там лопнуло, задвигалось…
– Ай, мама! – крикнул я уже голосом Томочки, которая сидела передо мной на кровати в образе Марины Стефанны, – сидела, в ужасе прикрыв рукой разинутый рот, пошевеливая вздыбленными волосами, пяля на меня заплаканные синие глаза.
И вот уже я, новоявленный Терезий, шествую по вечерним улицам Москвы, держа под мышкой дамскую сумочку и выписывая задом замысловатые кренделя – все моя мнительность! – иду, как ходят все порядочные женщины: постукиваю каблучками, на мужчин не заглядываюсь, на женщин – тоже.
Томочку кое-как удалось успокоить: она осталась дома, мне же не терпелось пройтись в новом обличье. Оделся с ее помощью и махнул на бульвар.
Иду, никого не трогаю, прислушиваюсь к своим ощущениям… и вдруг чувствую – кто-то берет меня сзади под локоть, оборачиваюсь – что-то знакомое, вглядываюсь внимательней – это ж я. И вот он говорит мне:
– Я вас где-то видел, только вот не припомню где.
Пошляк, – говорю я себе, а ему, поджав губки:
– Я вас не знаю.
– Но мне лицо ваше знакомо.
Идиот, – отмечаю я про себя и ему вслух:
– Скажите, – говорю, – вы всегда так глупо пытаетесь познакомиться?
– Почему же глупо? – да ведь я и не пытаюсь, просто подумал: может, вы меня вспомните…
Еще бы не вспомнить! Мне стало как-то даже жаль его. Вот он идет по бульвару – высокий, черноволосый, с курчавой бородой, горбатым носом и пронзительными глазами, он идет, немного загребая руками, ставя на пятку ногу в свободном мягком ботинке – легкая скачущая походка человека, которого не гнетет груз настоящего, значит уверенного в себе человека; человека без прошлого; человека, не боящегося завтрашнего дня, – ибо легкость это отсутствие памяти, ибо только легкий человек не имеет прошлого, а значит и не боится будущего, – ни боль ни радость не трогают его – так он устроен, так устроена его жизнь, не оставляющая в нем отпечатка.
