– Мама, ты не понимаешь меня. Жуан Педру, вообще, на меня с Тониту смотрит, как на мебель. Ну, я то ничего, но сын ведь его родной. Я ещё не говорю о его похождениях. Один Бог знает, что он сейчас вытворяет там…
– Ты, видать, совсем уж мозги свои проела, дочь моя – грубо перебила её дона Изаура, – На то он и мужик, чтобы гулять с бабами. Недаром Господь создал для них инструмент между ног. По крайнем мере, засматривается он на женщин, а не на мужиков и даже не на мальчиков, как некоторые! Не гомик и не педераст!
– Может быть, но дело не только в любви. Да, я люблю его и знаю, что моё чувство невзаимно, и не только потому, что так судьба распорядилась, но и потому, что ему, совсем незнакомо чувство любви или вообще, человеческого сострадания к ближнему. Тебе этого никак не понять мама, извини, – огорчённо махнув рукой, ушла к себе Мария.
– Этого тебе не понять, дурочка. Жуан Педру хоть и негодяй, но мужик. Не то, что твой отец или брат. Так, что тебе не стоит причитать и жаловаться на судьбу!
Мария не знала, что сухая и чёрствая мать втайне завидует ей, потому что экспансивной сеньоре Изауре давно не давал покоя волнующий образ зятя. Она мечтала хотя бы на секунду оказаться на месте родной дочери, в крепких объятиях сероглазого кабальеро. Как говорят, мечтать не вредно.
– Я не причитаю и не жалуюсь на судьбу, мама. Не в моих это правилах, да и грех это! – с порога воскликнула Мария, – Можно быть прекрасным в постели, можно быть красивым, можно быть и неплохим семьянином. Но невозможно быть плохим человеком и хорошим отцом, одновременно!
Мария была несчастна. Вернее, таковой она чувствовала себя в браке. Да, у неё было всё, что можно пожелать молодой женщине. Большой дом, семья, богатство, она не испытывала материальных затруднений. В доме да Силва к ней с первого дня относились не как к невесте, а как к дочери и сестре. Тем не менее, ей в жизни не хватало главного. Обыкновенного женского счастья. Верно, она вышла замуж по любви, любила, но не была любима. Более того, Жуан Педру никогда не считался с ней, не спрашивал её мнения, относился к ней более чем холодно. Ему было безразлично само существование Марии. Верно, он не бил, не оскорблял и не мучил жену. Но его учтивость исходила не из нежности. Он относился к ней, скорее, как к живому аксессуару, вроде домашней живности, чем к супруге. Так было с первого дня их брака. Жуан Педру разговаривал с ней лишь при необходимости, стараясь быть немногословным. Супружеский долг выполнял исправно, но редко. Никогда не пытался скрывать от неё свои связи на стороне. Марии бывало больно, когда она замечала на его теле следы чужой помады, запах духов или прилипшие к одежде женские волосы. Устраивать сцены ревности, требуя объяснений или обижаться было бессмысленно. Слёзы, истерика, лесть и прочие средства из широкого арсенала женских хитростей, не действовали на её супруга. Во-первых, Жуан Педру был не из тех мужей, над которыми можно было командовать. Во-вторых, она ясно понимала, что совершенно безразлична для него, и своим уходом лишь облегчит его ношу. Так, она могла хотя бы физически находиться рядом с ним и своим сыном.
Своего родного единственного сына, Антониу Луиша, являвшегося смыслом существования Марии, Жуан Педру не сказать, чтобы совсем не любил, но и не привечал. С ним он тоже был холоден. Общался не как с дитёй, а скорее, как с взрослым подчинённым. Жуан Педру никогда его не баловал, не играл с ним, и также разговаривал при необходимости. То есть, уделял минимум внимания. Сын был для него продолжением рода, в отношении которого в будущем можно будет реализовывать честолюбивые замыслы. Возможно, в душе Жуан Педру желал видеть сына сильным, решительным и целеустремлённым, каким он сам был, хотел в нём выковать мужской характер. Малыш Тониту боялся отца больше всех на свете, не смея не то что заговорить, но и даже дышать в его присутствии. С самого рождения между отцом и сыном была воздвигнута некая холодная стена отчуждения, которая с годами будет только расти. Конечно, наблюдавшую за этим со стороны Марию это глубоко огорчало. Но что она могла поделать против властного мужа. Оставалось покориться судьбе. И Мария терпела. Терпела из-за сына, из-за любви к мужу.
