Дождь горстями метал в окно холодную воду, непогода наступала на университетские сады и аллеи, переправляясь через реку прозрачными полками ледяной конницы. Казалось, эти горсти сильных капель – какой-то знак, вызов Стемнину, уставившемуся в светлое незримое. Но какой знак, куда вызов – этого он понять не мог, хотя все равно было хорошо.
Огромный красный зонт Елизаветы Дмитриевны сох на полу, занимая добрую половину маленькой комнаты.
– Такого свинарника даже у свиней нет, – ворчала Елизавета Дмитриевна, стоя посреди комнаты в лимонно-желтых хозяйственных перчатках. – Что ты за человек, Илья! Как женится – пожалуйте к психиатру, развелся – к ассенизатору.
– Не бузи! Форточки в доме всегда открыты, по улице машины непрерывно ездят, ясно, что в доме будет пыль, – отвечал Стемнин, делавший накануне генеральную уборку.
– Привезла вот тебе специальную тряпочку, она нарочно разработана от пыли.
– Зачем мне еще тряпочка?
– Мягкая и приятная. Не то что это недоразумение в клеточку. Даже думать не хочу, чем это было, пока не стало тряпкой.
– Оно было мне очень близко. Ближе, чем рубаха. Гораздо.
– Не трепись.
– Это были…
– Хватит! Илья! Я хочу с тобой серьезно поговорить. Это касается твоей жизни, между прочим. Ты должен каждый день есть горячий суп! В одно и то же время! – Говоря это, Елизавета Дмитриевна ушла с тряпкой в ванную, а сын остался в комнате.
– Надо время засечь, – сказал Стемнин, не повышая голоса и будучи уверенным, что мать его не слышит. – Я хочу рассчитать, сколько советов ты даешь в единицу времени. Каков твой личный рекорд…
Через минуту Елизавета Дмитриевна вернулась в комнату и напряженно смотрела на сына озабоченным взглядом. Было видно, что она собиралась сказать ему что-то очень важное, серьезное и нелицеприятное, но в последнюю секунду вдруг забыла, что именно. На всякий случай, пока не вспомнилось самое главное, Елизавета Дмитриевна спросила с укором:
– Илья! Ты клубнику-то ешь?
Дождь забарабанил по стеклам. Мир за окном превратился в серебристо-зеленое марево и исчез.
