Средний – ноль
Безымянный – семь
Мизинец – четыре
И опять большой – три
Сразу руку в карман. И работать ею. Работать. Сжимать и разжимать.
Гудки. Гудки. Гудки…
Только не надо спать в это время! И не надо нигде шляться. Надо сидеть дома и ждать моего звонка. Нахрена тогда давать объявления в газету.
– Чтоб вас… – начинаю я монолог, посвященный слабому развитию некоторых нерадивых давателей объявлений.
– Алле! – сонный недовольный мужской голос.
– Добрый вечер! – спохватываюсь я, чуть не плача. – Простите за поздний звонок, но я раньше не мог…
– Че надо?
– Я по поводу квартиры…
– Продали… – отрезает голос.
– Как продали? – я слышу звук разбитого хрусталя моей замерзшей судьбы.
– Так…продали и все… отчитываться что ли?
– Но ведь только сегодня объявление… – начинаю я беспомощно лепетать уже больше себе, чем кому бы то ни было.
Да! Я беспомощный тюфяк. Я вижу спину своей сгорбленной фигуры, понуро уходящую под горку. Я представляю, как на коленях прошу прощения у Марины. Как соглашаюсь с тем, что я ничего не делал. Как сажаю ее на поезд до Москвы. Как остаюсь тут в одиночестве. И как спиваюсь один на один со своим инфантилизмом.
– Сегодня?.. Алло?.. Сегодня? – спрашивает трубка.
– Что? – я возвращаюсь к разговору.
– Объявление прочли сегодня?
– Да… – не понимаю смысл вопроса.
– Катя, ты объявление по квартире опять что ли дала? – спрашивает голос куда-то в глубину комнат.
– По квартире? Нет! Не давала! – отвечает Катя.
– Вы ошиблись, молодой человек… Квартиру продали, – недовольный голос обращается уже ко мне.
– Простите…
– По дому давала объявление… – кричит Катя издалека.
– По дому? – переспрашивает ее мужской голос и тут же возвращается ко мне. – Может, по дому?
– Ну, конечно! – я делаю резкий вдох радости, зима обжигает легкие. – Конечно по дому… точнее, по половине…
– Понятно… Катя, иди разговаривай… И скажи, чтобы не звонили так поздно!
– Простите меня! – говорил я уже в пустоту.
– Да! – трубку берет Катя…
Я бежал под горку, окрыленный свершившимся. Мои бронхи горели от мороза, который врывался с каждым вздохом. Мне было жарко. Счастье вскипятило мою кровь. Все-таки я не тюфяк.
– Я не тюфяк! – прокричал я льдинкам звезд. Они вздрогнули и осыпались снежным дождем.
– Я не тюфяк! – прокричал я залаявшей собаке за забором, и она замолчала.
– Я не тюф… – и голос мой сорвался. Связки не выдержали.
В дом я входил совершенно осипший и с бронхитом.
– Где тебя носит? – встретила меня супруга, курящая в тамбуре.
Ну, вы поняли, что это стандартный вопрос, и я не стал тратить силы на оправдания. Я просто прохрипел.
– Я договорился!
– С кем? О чем?
– Завтра едем смотреть дом… точнее, полдома.
– Это еще ничего не значит! – она затушила окурок и вернулась внутрь.
– Это значит! Еще как значит! – сказал я себе и клубящемуся вокруг меня дыму. – Для меня это много значит,
***
Хозяева заехали за нами в одиннадцать утра. Это было так обходительно с их стороны.
– Чего вам по морозу ходить. Доедем за десять минут. Тем более что нам по дороге.
Мы загрузились на заднее сидение «Форда Эскорт». С трепетом и благоговением. Нечасто приходилось ездить в иномарках. Я был воодушевлен. Марина мрачно смотрела в окно. Сашка, закутанный в одеяло, ерзал у меня на руках. Катя на пассажирском сидении сидела к нам вполоборота и все время щебетала о прелестях, с которыми нам предстоит встретиться. И о том, как она нам завидует. И об огромных плюсах частного домовладения. И о совсем крохотных, ну, совершенно незначительных минусах, которые отвалятся сами собой после парочки счастливых дней, прожитых в столь дивном месте. Она улыбалась так, что казалось, еще минута и прямо на наших глазах расцветет анютиными глазками, ромашками и покроется пышными хризантемами.
