— Ладно, не бузи. Шучу я, — примирительно говорит Яна. — Все хорошо будет. Олег — парень ответственный, с головой. Не то, что мой. Самого еще нянчить надо.
Немного опешив, я молча таращу глаза на Богданову, слушая болтовню девчонок. Пытаюсь представить Марину в роли будущей матери и не могу. Может быть, потому что радости особой в глазах не вижу. Это же такое счастье! Жаль, что не все женщины способны его осознать в полной мере. Мне дико стыдно, но я ей жутко завидую и злюсь, что она сидит с кислым лицом, вместо того, чтобы радоваться шансу, который выпадает далеко не всем. Я бы все отдала, чтобы поменяться с ней местами, хотя в моем возрасте многие и не помышляют о детях. Мне же пришлось повзрослеть гораздо раньше, чем большинству сверстников. Во всех смыслах и против моей воли. Образ чудаковатой дурочки не мешает мне более серьезно и осознанно относиться ко многим жизненно-важным вещам. Особенно когда понимаешь, что они тебе недоступны.
— Олесь, ты чего зависла? — спрашивает Яна, махнув у меня перед лицом рукой. — Тебе об этом точно рано загоняться.
— А вот не факт, — неожиданно оспаривает Марина, взглянув на меня чуть ли не со злостью. — Судя по тому, как Кравцов Олегу мозги вправлял, он совсем даже не против. Два часа ему заливал про оптимальный возраст для рождения здоровых детей. По его мнению, мы слегка припозднились.
— Он это специально, чтобы Олег не кипишевал, — отмахивается Яна. — Сейчас чаще в сорок рожают, чем в двадцать пять.
— Кравцов у нас гинеколог. Ему лучше знать. — возражает Марина, по-прежнему сверля меня недобрым взглядом. А я почти не дышу, внутренности словно в узел скрутило. Они же не серьёзно? Прикалываются надо мной? — Вообще, он сказал, что двадцать восемь лет для мужика верхняя планка для рождения первого ребенка, а после тридцати пяти могут уже возникнуть проблемы.
— После тридцати пяти у многих с потенцией бывают проблемы. Какие уж тут дети, — хохочет Яна. — А я слышала, что для ребенка важнее, чтобы мать была здоровая.
— Вот-вот! — подхватывает Марина. — И молодая. А Олеся у нас не пьет, не курит, будущий педиатр, между прочим. А знаете, девочки, так и бывает. Шатается парень по всем бл*дям подряд, а потом к тридцатнику его вдруг бац и переклинивает, находит себе тихую, скромную, неиспорченную. Создает с ней семейный уют, она детишек ему здоровых рожает, воспитывает, щи-борщи готовит, а он через пару лет снова за старое. Вот такая проза жизни, — разводит руками Богданова.
— Ты так расписала, что мне самой плохо стало, — без улыбки произносит Яна. А я, наоборот, натянуто улыбаюсь, ощущая болезненное покалывание в грудной клетке. — Не пугай девочку раньше времени. Смотри, как она побледнела.
— Олесь, а может, ты уже? — многозначительно смотрит на меня язва Богданова.
В любом другом случае я бы непременно нашла как ее заткнуть и поставить на место, а сейчас просто встаю и, не сказав ни слова, поднимаюсь по лестнице на второй этаж, и закрываюсь в Сашиной спальне. Упав на постель, сворачиваюсь в позу эмбриона и, обняв колени, начинаю напевать слова колыбельной из детства. Мама знала их очень много, какие-то придумывала сама, чтобы не повторяться, но быстрее всех я засыпала под песенку про Рай:
Вырастешь большая, будешь, как и мать,
Колыбель качая, песни напевать.
Бай-бай-бай, пусть приснится Рай...
Ничего особенного. Простые складные слова, но долгими ночами, когда мы с мамой месяцами лежали в больнице, именно они и мамин голос стали для меня своеобразным оберегом от совсем недетских страхов и кошмаров.
