– Ну что, голубчики, погадаем?
Георгий попытался возразить, но Витька уже подставлял потную ладонь. Цыганка ее взяла и поднесла к свету. Красные борозды путались, подсиживая друг друга. У цыганки стало скучное лицо, и она пробормотала себе под нос:
– Закончишь медучилище, женишься на хорошей простой девушке, будет двое детей.
А потом все внимание переключила на другого, который поглядывал на светофор и не решался протянуть руку. Да цыганке и так все было понятно. Ей не нужны были его линии. Все было сказано в глазах. Она впилась в них на треть секунды и сказала:
– А тебя ждет победа… Во всем…
И отвернулась…
Из сумок очень пахло. Сверху, чтобы не помялся, в газете, лежал тертый сливовый пирог. А на самом низу домашняя колбаса с чесноком, запеченная кровянка с гречкой и буженина. Витькины родители, зная аппетит сына, забивали уже второго поросенка. И поэтому, не обратив внимания на слова цыганки, Витька торопился домой.
Солнце с августовским напором жгло площадь. Усатый троллейбус, покрытый пылью, спал на остановке. Раскрасневшаяся сальвия на клумбе, спелый грецкий орех, желтоватый воздух и песок. Давно не было дождя…
У тетки они разогрели рисовый суп, толсто порезали бородинский хлеб, а сверху положили большие ломти мяса. Оно было остреньким, с перцем, чесноком и укропом… А потом пили чай с пирогом. Ветер, влезающий в форточку, бил створки о стену. Нет, он скорее их избивал. Пчела старательно слизывала на столе каплю варенья…
В тот день Гоша впервые ее поцеловал…
К вечеру резко похолодало. А потом небо, как дырявое сито, стало пропускать неравномерные капли. Дворовые дети стали разбегаться по домам, забрызгивая гольфы. У каждого на шее болтался на нитке ключ от квартиры.
Георгий снял свитер и укрыл Алю почти всю. По самые бедра. Потом забежали в первый попавшийся подъезд и стали отряхиваться. Георгий достал чистый носовой платок и вытер Але лицо, незаметно спустившись на шею. Он водил белым ситцем по коже, и она горела. Покрывалась пятнами. А потом притянул к себе, пытаясь прогреть вены. Аля, прижавшись, почувствовала жар в лоне и выброс оттуда чего-то очень горячего. И кажется, стали очень мокрыми трусики. И странное напряжение в теле Георгия. А потом, он, чуть отстранившись, взял ее голову двумя руками и прижался к губам. И стал их нежно покусывать, потом посасывать, лаская ее нижнюю губу. Она пахла молоком, послевкусием мороженого. У нее во рту было сладко, словно нёбо обсыпали сахаром.
А Аля ждала другого поцелуя. Как в кино. Почти незаметного и неощутимого. Она была то ли испугана, то ли разочарована. Хотела освободиться, пошевелив плечом. А он вместо того чтобы отпустить – вошел изящно языком…
– Совесть имейте… Среди белого дня… Здесь же живут дети…
Откуда-то сверху спускалась неопрятная тетка с мусорным ведром. Она брезгливо прошла мимо и гордо направилась к мусорным бакам. Аля почувствовала себя героиней фильма про любовь и стала поправлять щеки, а Георгий, от гордости за такой умелый поцелуй, рассмеялся…
…Он ездил с ней на этот вокзал несколько раз. Забирали передачи из дома. Нес тяжеленные сумки с пряниками, перед выпечкой усыпанные крупным тростниковым сахаром, с плюшками, мочеными яблоками и просоленной рыбой. Он доставал ей дефицитные учебники и покупал цветы. Ходил на почту за бандеролью в старой наволочке, побитой коричневыми сургучными печатями. Он любил настолько, насколько был способен. Он любил ровно столько, сколько мог…
