Под кодовым названием «Эдельвейс» - страница 28

Ответ третий. С Оберлендером и Рихтгофеном герр Шеер не имел чести быть знакомым. Он для такого высокого взлета еще слишком мелкая сошка, к тому же учился в Берлине, а не в Кенигсберге.

Шеер: «Зато меня прекрасно знает выдающийся деятель министерства рейхспропаганды доктор Отто Дитрих».

Интуиция не подвела Калину. На следующий день, правда уже под вечер, в загородную усадьбу приехал на машине майор Анзор Тамбулиди. Как обычно, он уже с порога энергично сообщил:

– Все! Шабаш! Генерал приказал вам, Константин Васильевич, отдыхать. Спать-почивать, сил набирать и больше ничего не делать. Целые сутки. Представляете?

– Значит?..

– Вот именно, значит! Через сутки… Завтра вечером встретитесь с полковником Ирининым – и на самолет.

В этот вечер, 31 августа, Варвара Ивановна не завешивала плотной рядниной окна, чтобы затем зажечь слабый мигающий ночник. Она вглядывалась в прохладные сумерки, которые густели с каждой минутой. Мысли ее, горестные и потайные, словно растворялись в черном мраке. Они метались как немой вызов безжалостному моторному реву, как возмущенное возражение неотвратимой реальности, которой бессильно и упрямо сопротивлялось сознание. Горячее людское сердце не могло воспринимать горе хладнокровно и безучастно. Оно таило надежду, которой жило уже много вечеров, сменявшихся бессонными, изматывающими ночами. Надежда умещалась в два слова – сегодня придет. Но сегодня ли?

Ей казалось, что все это чужеземное нашествие уже случилось когда-то, а теперь лишь возвратилось из далекого прошлого в день сегодняшний, только возвратилось минувшее в еще более уродливом и нелюдском облике. Память неумолимо возвращала ее чуть ли не на четверть века назад – в август 1918 года. Немцы и белогвардейцы…

Женщина, совершенно седая, хотя ей еще не исполнилось и пятидесяти лет. Ее поникшая голова белела в домашних сумерках, словно покрытая чистым платком. И в этих вечерних сумерках всплывал август, как только может всплыть в безжалостной людской памяти, которая оберегает наполненные чувствами события и поступки с живыми лицами – знакомыми и незнакомыми, с настроениями и желаниями, а не просто как документ – одной-двумя холодными строчками на пожелтевшей бумаге. Август 1918 года, промчавшийся в сумасшедших высверках белогвардейских сабель и широких мечей кайзеровских вояк. Немцы и белогвардейцы… Тогда тоже опирались на чужеземные штыки атаман-оборотень Краснов и палач Шкуро. И теперь они снова поднялись на фашистских плечах, ревностно исполняя свое ремесло услужливых палачей.

А что же было тогда, двадцать четыре года тому назад?

Тогда, в августе восемнадцатого, погиб муж Варвары Ивановны, погиб вместе со всей его подпольной группой – «пятеркой». Арест произошел неожиданно, быстро, суд был короткий. Ночью подпольщики были арестованы, утром – казнены. Такая поспешность наводила на мысль, что подпольщики узнали о чем-то важном и палачи побоялись, что тайну «тюремным телеграфом» передадут на волю. Вот и заставили замолчать узников пулями. И всплыло черное слово «измена», которое сеяло недоверие, уклончивость, разброд. Следы терялись, словно на зыбких кочках трясины.

Варвара Ивановна, тогда просто Варя, похудевшая и осунувшаяся, вдова с трехлетним сыном-сиротой на руках, не то чтобы знала, а всем сердцем, всем естеством своим чувствовала, кто предатель. Сердце побеждало разум, потому что она подозревала одного из бойцов рабочих вооруженных дружин. Однако что такое бездоказательная подозрительность убитой горем молодой женщины? Сердце подсказывало? Но чувство, не выверенное фактом, к делу не подошьешь…