Остяки неохотно переходили в веру христианскую, упорно оставаясь в язычниках. В этом же городе жил и главный шаман княжества, неподалеку от православного храма располагалась и самая почитаемая кодская «кумирия», где совершались языческие обряды…»
Перелистав еще несколько страниц брошюрки, Михаил пробежал глазами по тексту:
«…Кодские обитатели исстари вели почти не прекращающиеся стычки с соседями. На севере объектами их набегов были поселения и кочевья тундровой самояди (ненцев), на юге и западе они опустошали территории вогульских княжеств. Но и единоплеменникам своим из других остяцких княжеств Зауралья воинственные кодцы спуску не давали. Не убоялись они трепать и русские поселения, едва они стали появляться на Урале. Сосьвинские остяки жаловались в Сибирский приказ в 1637 году: «… от тех кодских остяков, от их воровства, не будет никаких русским людям и им, остякам, проезду…»
Это и понятно – военная добыча (пленные, награбленное имущество) издавна были существенной статьей доходов кодских князей, поскольку именно они забирали себе большую часть военных трофеев и с годами они только приохочивались к такому способу приобретательства богатства…», – и только теперь Михаил обратил внимание на нумерацию страниц в нижнем правом углу листов. Эта страница 7. А что, интересно, написано на 33‑й странице? Не ключ ли к разгадке?
«В 1646 году Березовские служилые люди отбили на «погроме воровской самояди» у самого устья Оби русский панцирь.
На одной медной мишени его был изображен двуглавый орел, а на другой – буквы, в которых узнали инициалы князя Петра Ивановича Шуйского. Кольчугу Шуйского привезли в Москву, в Оружейную палату. Почти триста лет пролежала она там. И в 1925 году С.В. Бахрушин высказал предположение, что это и есть «низовой» панцирь Ермака. Грозный подарил «князю Сибирскому» кольчугу воеводы Шуйского – участника многих славных походов своих, убитого в битве с поляками близ Орши в 1564 году. Псковский герой был сыном этого Шуйского.
Если верно предположение С.В. Бахрушина, то, значит, в Москве хранится единственный безмолвный свидетель смерти легендарного атамана, вместе с его телом опустившийся в холодные воды Иртыша…
В ходе ясашного похода на Обь ермаковцы нашли себе союзников, в лице кодских ханты. По территории Кода далеко превосходила волости, располагавшиеся на Нижнем Иртыше. Большое племя, обитавшее на Коде, распадалось на роды. Им соответствовали 12 городков, каждый имел свою тамгу. У трех городков была тамга с изображением птиц, у других – оленя, стрелы и пр.».
Михаил закрыл брошюру и положил ее на стол. В голове все перемешалось: ручей Большого Воя, в котором Витька Воробьев нашел трещину. Погоди, погоди, не в ручье он нашел трещину, а в сопке, той, видно, что и зовут Верблюжкой, там два земляных горба высотой метров под сорок – пятьдесят. Видно, в одном из них Витька и нашел ту древнюю кузницу. Погоди-ка, так она и не настолько древняя, ей четыреста лет, получается, не больше, если она русская, а кодцы, видно, на нее напали и уничтожили за то, что кузнец не хотел им платить дани.
Прикрыв глаза, Михаил облокотился на спинку кресла. Ни о чем ему больше сейчас не хотелось думать, но мысли не спрашивали разрешения и заставляли его продолжать анализировать то, о чем только что прочитал, чтобы найти ответ на другой вопрос. А какой? Хм, почему Виктор не продолжил запись своих размышлений о той кузнице в той тетради и зачем ему тогда эти секреты – цифры, разбросанные записи по тетрадям и самодельным брошюркам и книжкам? Да неужели, как в детстве, в разведчиков со шпионами продолжает играть?
