– Знаете, князь, – Глеб задумался. – В принципе, всё возможно, только буду честен, без обид. Мы ведь людей вообще не знаем, как и они нас, а если будут в клане, то это означает вместе жить, несмотря на расстояния, понимаете? Никому из нас не нужны неожиданные споры, склоки и тому подобное, что нередко случается и с родственниками, Сириновы – тому пример. Так что для начала нужно бы хоть как поближе познакомиться. Может, ваши родственники, к примеру, найдут время, чтобы посетить наши поместья хотя бы на день-два? Потом кого-нибудь из наших бы пригласили. Вон у нас вся Пустошка – сплошное сельское хозяйство, и хозяйка там с шилом в одном месте.
– Очень нормальный и правильный подход, считаю, – согласился князь. Переговорю со своими. Сам – в Псков, их – по губернии. И ждите сообщений после моего разговора.
Глеб вернулся к себе, а Снегирёвы, конечно, не сразу, покинули Жаровых, долечиться нужно согласно намеченным процедурам. Как раз в это время и вылез на свет Скворцов. Луковская-то полиция, точней, один там – в панику ударился от Коневских действий. Он, опытный в недавнем прошлом жандарм, знал, что делать. Сначала, по описаниям домашних, Олега, само собой, вспомнил, хоть и смутно, «случайных» домушников – всё же не его делом было с этим контингентом возиться, но тем не менее… Чтобы не ошибиться, поселил в гостиницу в Луках двоих наиболее наблюдательных из охраны, они в течение суток нашли нужные объекты. Взяли их по-тихому, Конев договорился со своим преемником в жандармерии Листьевым, чтобы у него в «конторе» провести экспресс допрос. Отлично понимая, кто их допрашивает, и чем дело может завершиться, пойманные и признались, что полицейский в чине зама начальника приказал им оставить в кабинете главы какую-то «штуковину» в виде кристалла в незаметном месте, лучше – прикрепить под столешницу рабочего стола. Что они и сделали, инсценируя обычное ограбление. Нет, они и без того хотели поживиться, вот и задержались на свою голову. Конев после допроса «грабителей» отпустил, к их огромному изумлению, тогда и написал заявление в полицию, типа во время ремонта помещений и замены мебели обнаружилось подслушивающее устройство. Прошу, мол, расследовать, найти, наказать…
Вот тут этот самый зам начальника и впал в панику: это от обычного жителя заявление можно и не принять – обосновать всегда найдётся, чем. Или принять, но не найти никаких следов и дело закрыть. А Конев в это поверит? У него и самого связи сохранились, чтобы следствие провести, и сам неофициально тоже может, и что хуже – большой вопрос. Доложил своему благодетелю, а дальше известно: Скворцов решился на крайнюю меру – припугнуть барона так, чтобы тот больше не замечал никаких лишних предметов. Только за языком своим не уследил, а должен был, потому что узнавал кое-что об этом Гамаюнове не только и не столько в интернате, сколько в потоке открытой и иной информации. Ничего его особо не впечатлило, кроме разве проведённых трёх поединков – о первом он знал доподлинно, там его коллега, не слабый маг, ничего сделать не успел с неодарённым – и Скворцов реально испугался за свою шкуру. Какие мягкие условия не выставляй, а случайно помереть можно, поединок – не спор на кухне. Или, как Сиринов, инвалидом останешься на всю жизнь.
Изложенные события – всего лишь через несколько дней после окончания бурного вступления в клан рода Сириновых. Финистов сообщил, что Пётр Михайлович свою угрозу выполнил – отправил молодую чету с двумя охранниками в Крым завершать медовый месяц. «Чтобы они не мешались под ногами, руками и не маячили перед головой со своими нелепыми советами». Сам же занялся тремя срочными делами: благоустройством быта людей, репетициями хора и, главное, строительством основного гнезда рода – небольшого дворца, или терема, или замка, или он не знает, как обозначить сооружение, которое маячит в его голове. В хоровых делах ему никакая помощь не требуется, а в остальном Сиринов активно советуется с Финистовыми и привлекает их на деловой основе. Особенно это нравится Любе – они с Петром Михайловичем сошлись в творческом понимании его замыслов, а, поскольку девушка имеет склонность к рисованию, то она замыслы барона-певца с восторгом переносила на бумагу. Яков только однажды глянул на её полотна, мысленно покрутил пальцем у виска, чтобы не обижать Сиринова, но спросил, откуда такие идеи?
