Под куполом цирка - страница 2

– Вопросы потом. Сейчас пора.

– Куда? – Мия поднялась, дрожа, будто очнулась от заклятья.

– Домой. Вам здесь не место.

Услышав слово «домой», дети будто очнулись от долгого, тревожного сна. В их глазах вспыхнул свет: тёплый, домашний, как отблеск лампы в окне поздним вечером. Слово это прозвучало не просто как обещание, а как заклинание, пробуждающее в них всё самое родное: аромат клубничного торта, который Эд всегда любил, голос бабушки с её шуршащими пакетами, наполненными тайнами и подарками, папа с его глупыми шутками, мама, постоянно краснеющая из-за этого, и мягкий плед, пахнущий домом. Тревожное чувство всё ещё не покидало детей, но шаги их стали легче. Первая дверь открылась.

Всегда было любопытно: что же скрывается за кулисами? В городском цирке всё предельно ясно: гримёрки, реквизитные, костюмерные – это места, где артисты сбрасывают маски, чтобы потом вновь их надеть. Но здесь, под шатром, не должно было быть ничего. Просто пол, натянутые канаты и ткань, за которой трава, возможно, гравий. Однако мужчина открыл дверь и дети сразу поняли: это не то, что им знакомо. За порогом не было улицы. Не было и света. Только густая, плотная тьма, словно затянутая тканью ночи. Воздух был неподвижен, и казалось он дрожал от напряжения, как струна перед ударом. Адам стоял спокойно, будто знал, что именно ждёт его по ту сторону. Он смотрел в темноту с таким вниманием, словно пытался услышать её дыхание. Один шаг и звук подошвы глухо ударил по полу, будто разбудив пространство. Тьма дрогнула, как зеркало, покрытое пылью, и отступила, обнажив странное помещение. Комната. Или отражение комнаты. Зеркала, десятки, сотни, уходящие в бесконечность отражений. Свет здесь был мягким, зыбким, будто исходил не от ламп, а от самих стеклянных поверхностей. Стены не ощущались, только зеркала, которые, казалось, наблюдали за каждым движением. Фокусник шагнул внутрь, медленно вытянув руки вперёд, словно пробовал плотность воздуха. Его пальцы скользнули по пустоте, не встречая ни стекла, ни ткани – лишь невидимое сопротивление. Он не смотрел в отражения, он отворачивался. А дети стояли у двери, чувствуя, как за их спинами будто бы сдвинулись декорации реальности. Шатёр, земля, тишина начало звучать иначе, как сон, который вдруг перестаёт быть просто сном.

– Свободно, заходите, – прошептал он.

Мия шагнула первой. Её тянуло вперёд в странную, почти волшебную тьму. Комната дышала прохладой, манила блеском, зеркальный лабиринт: загадочный, опасный, будто нарисованный в чьём-то сне. Здесь нужно было искать выход и остерегаться отражений, чтобы не врезаться лбом в чью-то копию, свою или чужую. Эд замер у входа. Он не любил такие места. С детства всегда тошнота, головокружение, паника, когда отражения вспыхивают внезапно, будто кто-то другой смотрит из-за стекла. Он шагнул внутрь с неуверенностью. Дверь за его спиной захлопнулась резко, как ловушка.

– Подождите меня! – закричал он, голос дрогнул, будто от удара током.

– Копуша, чего так медленно? – весело откликнулась Мия. Её голос был лёгким, искристым, он звенел – и звенел, – отражаясь от зеркал, будто смеялось сто разных Мий сразу.

Эд бросился вперёд. Лоб резко встретился со стеклом. Он вскрикнул. Перед ним отражение: сестра и фокусник, но будто заторможённые, далёкие, в каком-то чужом измерении. Он закричал снова, ответа не было. Только смех. Он звучал со всех сторон, заполняя уши, голову, грудь. Мигающий свет, всё вокруг одинаковое. Шаг, ещё один и ничего не меняется. Нельзя стоять, нельзя останавливаться. Он вытянул руку вперёд, как делал Адам, и пошёл вслепую, медленно, осторожно. Шаг и снова шаг. Тени скользили в стекле. Отражения шептали без слов. Иногда он оказывался в той же точке. Минуты тянулись вязко. Словно всё происходило под водой. Смех исчез. Осталась только тишина и мерцающие лампы над головой. Голос мальчика звал помощь. Никто не ответил. Отчаяние накрыло, как тёплое одеяло. Он медленно опустился на пол. Поджал ноги, прижался лбом к коленям. Слёзы горячие, настоящие хлынули сами. Вдруг тьма. Свет мигнул. Погас. Сердце ударило раз, другой и на третьем ударе он увидел: на другом конце – фигура: высокая, тёмная, невозможная.