Подрос Иван и стал ходить с отцом, ведь с рынка редко когда возвращались налегке, надо было нести груз, втроём же ходить – значит оставлять хозяйство без присмотра. Но когда дело касалось сугубо женских дел, ткань, шерсть и другое, Елизавета Семёновна шла с мужем.
Летом в воскресные дни рынок начинается рано, чтобы до начала полуденного зноя снова стать пустынным. В то утро Парфентий Захарович и Иван, не мешкая, собрались и быстро пошли верх по Степной. Прошли длинную улицу, перешли железнодорожные пути, ведущие к шахте Артём-1 и здесь в утренней воскресной тишине неожиданно раздался вой сирены.
Парфентий Захарович знал этот звук. Это голосила аварийная сирена его родной шахты. Ничего хорошего этот звук не предвещал, фактически так объявлялась аварийная тревога на шахте. Значит, где-то под землёй на большой глубине шахтёры попали в беду.
Обычно, заслышав вой сирены, женщины окрестных шахтёрских посёлков, у которых мужья или сыновья находились на смене, бросали дела и в чём были одеты, бежали к шахте и, столпившись у проходной, с тревогой ожидали сообщений.
До шахты было около километра. Немного приостановившись, они продолжили путь, но тревога разрасталась в душе. Иван вопросительно посмотрел на отца. «Авария, лишних и близко не подпустят …,» – хмуро ответил Парфентий Захарович на немой вопрос сына, тем самым прекращая дальнейшие разговоры на эту тему.
Они шли по грунтовке, проходящей вдоль окраины шахтёрского посёлка. Из домов начали выбегать люди. Они что-то кричали друг другу, но на шахту, как обычно в таких случаях, никто не бежал. Напротив, какие-то люди бежали по улице от здания управления шахты.
Они забегали во дворы, выбегали и спешили в следующие. Парфентий Захарович, почуяв недоброе, приостановился у крайнего дома улицы с тем, чтобы дождаться, когда молодой парень добежит до крайнего дома, и узнать, что же произошло.
Но ждать не пришлось, из дома вышел мужчина лет сорока. Заприметив Парфентия Захаровича и Ивана, стоявших в неведении у калитки его забора, подошёл и произнёс с мрачным спокойствием, – «Война, мужики! Немец с утра бомбит Украину и Белоруссию. Только сейчас по радио передавали. Приёмник у меня, включил вот… Как обухом по голове…»
Спустя несколько дней приехали из Новочеркасска взволнованные Михаил и Пётр. У Михаила на руках была повестка из военкомата – явиться и так далее. Как-то недобро ёкнуло материнское сердечко у Елизаветы Семёновны. Три дня на сборы.
Парфентий Захарович, сам прошедший германскую, подумал, что неужели некому воевать, если с самых первых дней войны, мобилизуют пацанов, которые и в глаза не видели даже охотничьего ружья, от учёбы отрывают студентов. Ведь немцу противостоит непобедимая Красная армия.
Такой, по меньшей мере, вывод напрашивался из газет, которые так любил читать Парфентий Захарович. Но когда медленно прочитал повестку Михаила, понял, что заваруха быстро не кончится, как он пытался поначалу себя успокоить.
За себя он не боялся, ему 55, в вояки уже не годился, так, в обозе…, а в окопе уже долго не усидишь. Но готов был вспомнить боевую молодость, лишь бы не шли его сыновья на пушечное мясо.
Однако, все-таки надеялись на лучшее. Месяца через два-три, глядишь, остановят немца и попрут его восвояси. Да и выбора то не было. Михаил нервничал, но вида старался не подавать, храбрился и шутил.
С тяжёлым сердцем проводили его со двора. В Новочеркасск с Михаилом отправился Пётр. Хотел было ехать и отец, но Пётр уговорил остаться. Потом Парфентий Захарович пожалел, что поддался на уговоры, и ругал себя за то, что послушал Петра.
