Аглая замолчала, увидев, что Алексей взялся за мочалку, намереваясь мыть брата.
– Больной он, что ты его слушаешь? – тихо произнес он.
– Больной, а обзывается!
И грязно выругавшись, Аглая поспешила на кухню, где ее ожидали трое родных детей: Кирилл, Виктория и Анфиса.
Огрев подзатыльником Кирюху уже успевшего без спросу умять три ломтя хлеба; дав кулаком по сутулой спине Вике, заставив выпрямиться, она с улыбкой повернулась к Анфисе:
– Доченька, солнышко мое, супчик будешь?
Анфиса, невероятной красоты, девица пятнадцати лет, благосклонно кивнула:
– Хорошо, маман, мне немножко!
– За фигурой следишь, фифа? – дразнясь, высунул язык, старший Кирюха.
– Модель, – скривилась в презрительной гримасе, полной скрытой зависти, Вика.
– Молчать, – заорала Аглая на двух старших детей. – Анфисочка деньги на конкурсе красоты загребла, а вы что, где от вас хоть какая-то польза?
Кирилл с Викой насупившись, склонились к своим тарелкам с жидкими рыбным супом.
– Богородица дево радуйся! – взревел, вдруг Егор из ванной.
Аглая выронила половник.
– Это еще что такое?
– Таблетки, Аглаюшка, неси лекарства! – прокричал Алексей.
В ванной вскипела вода.
– Куда же вы его выписали? – кричала встрепанная Аглая на молчаливого врача-психиатра, приехавшего по вызову на скорой психиатрической. – А, если бы он нас убил?
– Оккультные больные часто бывают буйно помешанными, – согласился врач, безо всякого удивления наблюдая разгром квартиры с мокрыми следами.
– А почему вода повсюду, он что, все пытался освятить?
– Да мыли мы его в ванной! – зарыдала Аглая.
Потрясенные Грошевы проводили носилки с погрузившимся в беспамятство родственником до машины, где врач-психиатр посоветовал:
– Документы оформляйте!
– Опять? – потирая избитые в попытке усмирить свихнувшегося брата, места тел, возмутился Алексей.
– Опять, – вздохнул психиатр и подмигнул, – или мы опять через три месяца на руки его вам выпишем!
– Ну, уж нет! – выкрикнула Аглая с большой ненавистью. – Оформим, сдохнем, но оформим, чем такую сволочь привечать!
Зареванные, напуганные Кирилл и Вика, стоя на ступеньках подъездной лестницы, во всем поддержали отца и мать, только Анфиса повела носом, передернула плечиком, заметив насмешливый взгляд прекрасного незнакомца на той стороне дороги. Правда, цвет глаз мужчины ее смутил – неестественно-черный. Разве такие бывают, хмурилась она, навряд ли!
– Ну-ка, стой прямо, не юли, – проорала санитарка по прозвищу Лиля-танк и сильно встряхнула Грошева.
– Не надо так, – простонал Егор Павлович, прикрывая голову руками и в целом, напоминая придурковатого забитого человека.
– Поговори мне еще, – натягивая на него чистую больничную пижаму и забирая старую, воинственно высказалась она и, ударив по причинному месту соседа Грошева, старого онаниста, вздумавшего ублажать себя прямо тут, при Лиле, удалилась из палаты. Тяжело топая.
– Ей бы в тюрьме с урками работать, – пробормотал Егор Павлович, забираясь обратно в кровать.
– Вот, гляди, я ей письмо сочинил! – торжественно прошептал с соседней койки онанист и протянул огрызок бумажки.
Грошев машинально взял, письмо было написано своеобразным, неуверенным почерком с примесью печатных букв, который вызвал у бывшего преподавателя изобразительных искусств ассоциацию с начальной школой.
Он не смог сфокусировать внимание на содержании текста и страшно устав, отдал бумажку обратно.
Онанист возбужденно зашептал:
