Я приготовился к худшему. Если Митрофан кинется на обидчика, то перевернет стол, и тот всей тяжестью обрушится на нас с Ипполитом. Мне не хотелось получить переломы и остаться беспомощным перед схваткой с чудовищем.
Даже в темноте я видел, как напряглись стальные мышцы Митрофана, как пульсировала вена на его лбу, как вздувались ноздри. Он пришел в бешенство и сгоряча мог «нарубить дров». Зачем Ипполит затеял этот разговор? На самом ли деле хотел исповедаться или преследовал иные, известные ему одному цели?
Григорий и Всеволод не спускали с хозяина глаз, ожидая начала действий. Они не сомневались, что Митрофан кинется в драку, если и не с ножом, то с кулаками, точно.
Я перевел взгляд на оборотня – тот чуть заметно ухмылялся. Видел ли это кто-то еще, я не знал, но нарушить тишину не решился.
И только сейчас услышал, что к волкам примкнули сельские псы. Они скулили, лаяли и протяжно выли, вторя своим диким сородичам. Ничего хорошего это не предвещало: животные словно чуяли приближение беды. Я представлял, как собаки рвутся из загонов, роют землю и вертятся волчком, приходя в неистовство.
Близился час, и внутри пленника пробуждался невыразимый ужас, готовый осквернить все, до чего дотронется взглядом. Чудовище уже рвется на волю, ведомое магнетизмом луны и необузданным голодом. По мере его приближения мы ощутим запах псины, исходящий от Игната; из его рта польется отвратительная смесь греха и непотребства…
– А, знаешь, что?.. – сказал Митрофан. И это было добрым знаком – он пошел на диалог, возможно, драки удастся избежать. – Мне тоже есть, о чем тебе рассказать…
Ипполит в мгновение обмяк, точно медуза, выброшенная на берег. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Уж не хотел ли намеренно спровоцировать Митрофана? В таком случае, каковы его мотивы? Напустить в кровь адреналину и тем самым преуменьшить страх перед чудовищем, или… о, ужас, подобным способом выйти из игры?
– Выкладывай, – насупив брови, прохрипел Ипполит и чуть подался вперед.
– Помнишь, когда мы были детьми, у вас сгорел амбар? – медленно и с выражением проговорил Митрофан, смакуя каждое слово.
– Только не говори, что…
– Да. Я его поджег. Неумышленно, конечно, но признаться побоялся. Помню, как бежал, сломя голову, а в спину мне летел пепел от соломы. Ветром его разнесло на несколько километров, и небо потемнело, как при грозе. Запах жареной кукурузы бил в ноздри; ох, уж, поп-корном я вас снабдил как полагается. Я несся через поле, запинался и плакал, не помня себя от страха, и молился всем богам, чтобы меня никто не увидел.
– В ту зиму мы чуть не умерли с голода, – зло прошипел Ипполит, – нам пришлось побираться, как бродягам, чтобы выжить. Весь наш урожай сгорел подчистую. Родители сказали, что пожар произошел из-за засухи. А это был ты! Сдохли все собаки, и нам пришлось их съесть, чтобы мясо не пропадало. Моя сестра едва не умерла от кори, потому что мы не могли платить лекарю.
– Да, все так, – согласился Митрофан, – это мой крест, и мне его нести.
– Ты чуть не убил всех нас, – рука Ипполита легла на рукоять ножа, но в то же мгновение послышался щелчок взведенного курка.
Митрофан целил из ружья в сидящего напротив Ипполита. Под столом, так, что никто не мог этого видеть. Поняв, что не успевает вскинуть клинок, охотник скривил лицо в зловещей гримасе и демонстративно убрал руку в сторону.
– РИТА-А, – прокричал Митрофан так резко, что я вздрогнул.
