Под прусским орлом над берлинским пеплом - страница 3

Восприимчивая к темам смерти и похоронных процессий Мичи, заперлась в своей комнате с Гансом, и он долго убаюкивал её на своих коленях, точно маленького ребёнка, читая ей стихи и романы, отвлекая от мрачных мыслей и наполняя её душу красотой и гармонией.

Мама появлялась редко, и напоминала приведение, блуждающего по коридорам дома. Она как бы пряталась от неизбежности судьбы. Я видел её в кабинете отца, согнувшейся под бледным светом свечи, читающей документы, на остальное отвлекаться, видимо, ей не хотелось. Она обхватила голову руками, так что едва было видно её бледное, измученное лицо, точно она пыталась удержать в себе всё то горе и отчаяние, которые грозили разрушить её изнутри. (Или мне так казалось)

Я же шагал по дому туда—сюда, из комнаты в комнату, всё снова и снова возвращался к телу, точно магнитом притягиваемый к эпицентру скорби. Пару раз заставал отца, спящим на собственной руке, прижатой к холодному боку гроба, будто бы он пытался передать часть своего тепла ушедшему отцу. Я никогда не был суеверным или верующим в полном смысле этого слова, но почему—то всё ожидал, что дедушка резко откроет глаза, будто пробуждаясь от тяжёлого сна, или сядет в гробу, озираясь по сторонам с недоумением, или выглянет в дверной проём из тёмного коридора, как бы проверяя, все ли на своих местах. К его комнате я и вовсе боялся подходить, точно там таилась какая—то неизвестная опасность, чтобы не услышать его бормотание, шелест страниц документов или странные скрипы старой мебели.

Необъяснимое ощущение пустоты и нереальности повисло в воздухе, будто мир вокруг потерял свои привычные очертания. Его энергия ещё не покинула дом, она витала в каждом уголке, в каждой вещи, которой он касался ещё пару часов назад: в кресле, где он сидел и изредка покачивался, как бы убаюкивая свои мысли; в книгах, что он читал; в картинах на стенах, которые он так долго и внимательно. Всё вокруг было наполнено ожиданием, что он сейчас спустится со второго этажа в своей бархатной робе и сядет в кресло снова, возьмёт в руки книгу и продолжит своё чтение. Но потом мой взгляд возвращался к неподвижному мертвецу в гробу, и я тягостно вздыхал, осознавая необратимость происходящего.

Так прошла первая ночь, полная тяжёлых мыслей и неопределённых предчувствий. На следующий день приехали знакомые и друзья семьи, чтобы отдать последнюю почесть ушедшему патриарху. Поскольку была зима, и дорога до церкви была засыпана снегом, священника решили пригласить в дом. Под двадцатиминутное отпевание, полное церковных песнопений и молитв, нам был дан шанс проститься с с любимым Кесслером в последний раз, поцеловав его холодный лоб. И в этот момент бедняжка Мичи, не выдержав напряжения и горя, потеряла сознание, подобно огоньку на тоненькой свече, погасшему от порыва ветра. Я внимательно наблюдал за толпой скорбящих, их лица были искажены масками печали и сочувствия, в том числе и за матерью, которая лишь нервно дёрнула пухлыми, будто нарисованными, губами, как бы скрывая свои истинные чувства под маской неприступности.

Клэр Кесслер, моя мать, графиня фон Ведель, терпеть не могла, когда на публике кто—то из нашей семьи попадал в неловкие ситуации, точно это было личным оскорблением её безупречной репутации. Будь то выбившаяся прядь из косы Мичи, неровный воротничок Ганса, или, что было чаще всего, перепутанные по детской глупости комнаты или коридоры в нашем огромном доме. Контроль был для матери всем, её стихией, её религией. Всегда строгая, требовательная, всегда державшая руку на пульсе, она впадала в быстрое разочарование в нас от малейшей ошибки и от любого отклонения от её идеала. Мы должны были быть куклами, фарфоровыми статуэтками в её коллекции, без единого пятнышка и царапины. Мы не должны были громко пить чай или есть ягоды исключительно так, чтобы на губах не оставалось ни одного пятнышка от сока. Я представляю, как она торопливо проходила мимо меня, морщась от отвращения, когда я, будучи малышом, подобно варвару, с пятнами от каши на щеках, требовал от служанки новую ложку. Дедушка рассказывал, что мама не брала меня на руки в младенчестве, в страхе, что я срыгну на её дорогой кашемировый платок.