Под сенью боярышника - страница 36

Мать купила шерсть для этого джемпера, когда Цзинцю было три или четыре года. Мать не умела вязать, и ей пришлось заплатить кому-то за работу, но несмотря на то, пряжи было много – а главным образом, из-за вязальщицы, сознательно расходовавшей шерсть впустую – на выходе получились только два джемпера: один для Цзинцю и один для её брата.

Впоследствии, Цзинцю научилась вязать сама и распустила эти два джемпера, чтобы связать один. Несколько лет спустя она снова его распустила, добавила немного хлопка и связала ещё один джемпер. Прошли два года, и пора было опять распускать джемпер и добавлять шерсть. Джемпер превратился в буйство цветов, но поскольку Цзинцю стала к тому времени опытной вязальщицей, люди думали, что такой рисунок был её изобретением. Джемпер, однако, состарился, и шерсть стала ломкой, легко распадаясь на отдельные нити. Сначала она пыталась скручивать торчащие концы вместе так, чтобы разрывы были незаметными, но их становилось всё больше и больше – и один уже встречался с другим – так что ей приходилось связывать их вместе и забывать об этом. Так, снаружи её джемпер казался бесшовной сборной солянкой абстрактных цветов, непостижимо как соединёнными. Секрет был в изнанке: она была покрыта прыщиками узелков, как знаменитый овчинный жакет, который Председатель Mao носил на горе Цзинган, его шерстяные пряди завились до их естественного состояния.

Третий Старче, должно быть, увидел эти пятна в какой-то момент и пожалел меня. Он хочет, чтобы я связала себе новый джемпер. Цзинцю была в ярости.

– У тебя не все дома? Какое тебе дело… заглядывать на изнанку моего джемпера?

– Изнанку твоего джемпера? Что случилось с изнанкой твоего джемпера?70

Он выглядел настолько невинным, что ей подумалось, что она плохо обращалась с ним. Возможно, он и не видел ничего, в конце концов. Они прошагали вместе весь путь, и вряд ли у него была возможность рассматривать изнанку её джемпера. Может быть, он подумал, что у шерсти приятный цвет, напоминавший ему цветы боярышника, и просто купил ей эту пряжу.

– Ладно, я пошутила.

Ему, казалось, полегчало.

– О, так ты шутила. А я думал, ты на меня осерчала.

Он что, боится, если я сержусь? Её раздувало от этой мысли. У меня есть власть над его эмоциями. Он сын чиновника, умный и способный, и похож на буржуя, но передо мной искренен, пуглив как мышка, и опасается сердить меня. Она чувствовала, что поплыла. Она играла с ним и сознавая, и не осознавая того. Его тревога подтверждала её влияние на него. Она знала, что тщеславна, и пыталась не впасть в такое скверное поведение.

Она завернула шерсть и вернула ему.

– Я не могу взять твою шерсть. Ну как я объясню это маме? Она решит, что я украла её.

Он взял пакет и ответил тихо:

– Об этом я не подумал. А ты не можешь сказать, что купила сама?

– У меня нет ни гроша. Как я могу накупить так много шерсти?

Теперь уже она давала ему отпор, используя свою экономическую ситуацию как оружие, словно хотела сказать: вот, моя семья такая нищая, что скажешь на это? Посмотришь на нас свысока? Если так, то лучше забудь обо мне.

Он стоял неподвижно, лицо его подёргивала боль.

– Я не представлял себе. Не представлял.

– Ты не заметил? Ты многого не замечаешь, твое зрение не заточено на многое. Но не волнуйся – я говорю правду, когда обещаю, что заплачу тебе за леденцы и ручку. Я пойду на временную работу во время летних каникул, и буду работать без перерывов, и смогу заработать тридцать шесть юаней в месяц – только месяц мне понадобится, чтобы рассчитаться с тобой.