– Аврора нашего общества, французская musicienne Элиза Христиани. Ее виолончель покорила сердца иркутян, камчадалов и якутов.
– Не только, – засмеялась миловидная чернокудрая женщина, – но и стольицы Европы, и губернские горьода России. – Она протянула тонкую руку, и подполковник прикоснулся губами к изящным пальчикам, подумав, как непросто им крепко зажимать тугие струны инструмента.
– Неужели на Камчатке и в Якутии нашлись хорошие виолончели? – спросил он первое, что пришло в голову.
– А мы везли ее с собой, – с каким-то даже бахвальством сказал Муравьев и довольно засмеялся. – В железном футляре. По всем горам, болотам и морям. Представляете?
Элиза улыбнулась отстраненно, как будто речь шла вовсе не о ней, но в глазах ее, устремленных на подполковника, промелькнула искра интереса. Промелькнула и погасла. Показалось, решил Николай Христофорович. Тем более что в этот момент в гостиную вошла Екатерина Николаевна, которая отлучалась, видимо, по обеденным заботам. Она заговорила о чем-то с Варварой Григорьевной Зариной, молодой, лет двадцати пяти дамой, и осветила улыбкой не только свое открытое с нежными чертами лицо, но и, как почудилось подполковнику, всю комнату.
Муравьев проследил за его взглядом и кашлянул. Ахте встрепенулся, возвращаясь к реальности.
– А это мой давний боевой товарищ и надежнейший порученец Иван Васильевич Вагранов, – продолжил генерал. Штабс-капитан наклонил голову и щелкнул каблуками. – Можно сказать, сэр Ланселот нашего небольшого Круглого стола. С тем лишь отличием, что не заглядывается на королеву Гвиневеру.
Вагранов на этих словах даже приоткрыл рот от удивления. Еще в Бомборах, главной крепости третьего отделения Черноморской линии, они с Николаем Николаевичем вечерами по очереди читали вслух «Смерть Артура», романическое сочинение сэра Томаса Мэлори, поэтому он знал историю любви Ланселота и Гвиневеры, однако никак не ожидал, что генерал вспомнит о ней, да еще таким странным игриво-предупреждающим тоном, да еще в столь неподходящий момент. Лишь некоторое время спустя он заметит красноречиво-восхищенный взгляд подполковника, направленный на Екатерину Николаевну, все поймет и удивится еще больше, потому что прежде Николаю Николаевичу очень нравился восторг мужчин по отношению к его жене. Он считал это совершенно естественным, поскольку сам пребывал рядом с ней всегда на грани изумления: «Неужели это чудо – моя жена?!» А что же теперь – уж не приревновал ли он ее к этому молодому подполковнику?
Между тем генерал, вроде как не обратив внимания на легкое потрясение, произведенное в душе порученца сравнением с Ланселотом, поманил стоявшего рядом с Мазаровичем молодого человека в мундире чиновника.
Тот поспешно подошел.
– Моя правая рука, – генерал окрасил эти слова тонкой иронией, и Ахте понял ее, так как, будучи человеком военным, успел заметить последствие ранения Муравьева, – Струве Бернгард Васильевич. – Николай Христофорович обменялся с молодым человеком крепким рукопожатием. – Предерзостным образом нередко имеет мнение, отличное от мнения начальства.
– Николай Николаевич… – смутился чиновник, но Муравьев похлопал его по плечу:
– Ничего, ничего, если для пользы дела, отнюдь не возбраняется.
В дверях гостиной появился невысокий, примерно одного возраста с Ахте черноволосый офицер с грустными висячими усами, в морском мундире, и всё вокруг подполковника сразу же изменилось.
